Чувствуя Малфоя

Глава первая.    Глава вторая.
Глава третья.             Глава четвертая.
Глава пятая.     Глава шестая.
Глава 1


A lot of too much...

«Малфой!»
Прокушенная губа отзывается болью. Слизеринский стол над чем-то хохочет, среди всех особенно выделяются его светлые волосы, слышится резкий смех.

«Малфой!»
Она непроизвольно дотрагивается пальцем до губы, стараясь хоть чуть-чуть приглушить эту острую пульсирующую боль. Тщетно. Чем громче смех, тем ярче вспышки боли.

«Малфой!»
Ярость переполняет ее. Плещется внутри, угрожая вот-вот пролиться через край, выплеснуться отчаянным – нет, не криком - слишком больно – всхлипом, стоном.

«Малфой!»
Она понимает – нельзя, не здесь, не при всех. Слишком много вопросов, слишком много глаз. Всего слишком. Бурчит что-то привычное про библиотеку и стремительно вскакивает. На грохот отодвигаемого стула оборачивается половина зала, девушка смущенно поднимает глаза и замирает.

В упор, не мигая, смотрят на нее эти стальные глаза, глаза цвета расплавленных свинцовых пуль, глаза-дула. Так, наверное, чувствуют себя под пистолетом. Леденящая кровь ненависть – наше все.

«Малфой!»
Боль.

«Малфой!»
Боль.

«Малфой! Малфой! Малфой!»

Едва сдержав хриплый стон, она выскакивает в коридор и в изнеможении прислоняется к стене, прикрыв глаза.

«Почему я? Ну, почему я?» - боль пульсирует в голове, кружится водоворотом вокруг мыслей, вокруг острой, нестерпимой жалости к себе. Потом ее накрывает стыд за слабость и девушка потихоньку успокаивается. Здесь, в коридоре, так близко и так далеко от него, можно ровнее переживать вспышки этой унизительной, бессильной ярости, которая накатывает вот уже второй день при виде его самодовольной ухмылочки. Ярость, от которой вспухшая губа отзывается слишком невыносимой болью.

«Нужно идти», - слабо уговаривает себя она. Не хватало еще, чтобы кто-то застал ее прямо рядом с Большим Залом в таком плачевном состоянии. Сейчас все начнут расходиться с ужина, а ей действительно нужно успеть в библиотеку. Собравшись с силами, она не успевает сделать и пары шагов от стены, как оглушительно хлопает дверь, и вместе с ней хлопает, замирает и обрывается сердце.

- С дороги, грязнокровка! – цедит он сквозь зубы.
Она совсем не мешает выстроенной траектории его пути, но он все равно останавливается, угрожающе засунув руки в карманы брюк. Его взгляд задерживается на ее покрасневшей, вспухшей губе, и серые глаза нехорошо, опасно сужаются. Она инстинктивно отшатывается назад к стене и не замечает, как судорожно сжимаются в карманах его кулаки, как нервно, прерывисто он сглатывает. Впрочем, это всего лишь миг, спустя пару секунд он уже довольно усмехается и спешит прочь. От нее и от ее расширившихся в ужасе глаз.


***


Полчаса спустя, скорчившись в самом дальнем углу библиотеки, она срывает зло на куске пергамента. Работа по Зельеварению, кажется, трещит и пенится под ее пером не хуже, чем в котлах.

«Урод! Ублюдок! Мерзкая скотина!»

Губа слабо отзывается ноющими приступами. Девушка не обращает внимания.

«Дрянь! Сволочь! Гнусный подонок!»

Яростно скрипит перо, пышут яростью строки, ярость разлита чернильными кляксами, ярость в воздухе, который вырывается сквозь сжатые зубы, ярость кругом. Да как он посмел! Как он посмел сотворить такое! Заставить ее прятаться по углам, забыв и наплевав на гриффиндорскую смелость, врать друзьям, унизительно скулить, признавая, что она всего лишь слабая девушка, которая так боится за себя …

… Он подходит неслышно. И без того бледное лицо бледнее обычного на пару порядков. В глазах, в самой глубине, плещется что-то страшное. Нависает угрожающей темной горой, не произнося ни слова.

- Чего тебе, Малфой?

Он молчит, продолжая разглядывать ее. Тяжелый взгляд. Цепкий. Изучающий. Не знающий прощения. Усталый. Малфой. Малфой ли…

- Раз тебе нечего сказать, будь так любезен, избавь меня от своего присутствия.
- Довольна, грязнокровка? – голос сиплый, простуженный, звенящий от напряжения.
- Что, прости?
- Ты слышала меня. Довольна?
- Ты об игре? – она равнодушно пожимает плечами. – Давно пора привыкнуть к проигрышам, Малфой. Шесть лет ничему не научили тебя?
- Ты что-то сделала с моей метлой, маленькая грязная дрянь! – он придвигается ближе. – Я видел, ты что-то бормотала себе под нос!
- Очень надо! – смеется она. – Плохому танцору, знаешь ли…
- Брось свои маггловские присказки! - рявкает он, хватая ее за плечи. – Я знаю, это ты! Я почти поймал его!
- Ты смешон, Малфой! Смешон и жалок! – она пытается вырваться, с ужасом осознавая, что жалко выглядит сейчас как раз она. – Зачем мне твоя метла?! Ты и без меня ничего не поймал бы, сам знаешь! Бездарность! Придурок! Отпусти меня!

Она выкрикивает обидные, злые слова, съеживаясь под его темнеющим взглядом, но не опускает голову. Он что-то шипит сквозь зубы, отшвыривает ее к стене и снова нависает над ней:
- Ты пожалеешь о своих словах, Грейнджер! Я заставлю тебя извиниться! Даже если мне придется вырвать эти извинения у тебя из глотки!
- Да?! – она охает от удара о стенку, но уже не может остановиться от страха и боли. – Мерлин!! Что ты еще можешь-то?! Справиться с девчонкой – вот потолок для Слизеринского принца! Жалкий ублюдок! Ну, давай! Ударь меня! Если ты хоть это можешь!

Задыхаясь от бешенства, он поднимает руку:
- Заткнись, Грейнджер! Заткни, мать твою, свой грязный рот!
- А то что? Побежишь жаловаться папочке? Или Снейпу? А, Малфой?!
- Заткнись! Заткнись! Заткнись!

«Мерлин! Пусть она закроет рот, иначе я просто убью ее! Разорву на куски!»

Воздух вспенивается между ними. Воздух кипит от ярости. Пузырится злобой. Шипит ненавистью. Воздух пронизан едкими, колкими словами, которые они кричат друг другу, словно отыгрываясь за все шесть лет неприязни. Они кричат, выплескивая весь страх, весь гнев, всю ярость, наверное, даже не из-за того, что им сложно просто дышать рядом друг с другом, а потому, что война, потому, что гибнут друзья, потому, что вчерашние дети вынуждены сегодня думать не о сладостях и свиданиях, а о том, как выжить и помочь уцелеть тем, кто рядом. Они орут друг на друга и воздух впитывает их боль, которая выжигает кислород, и в какой-то момент Драко понимает, что задыхается, что не может больше дышать этой спрессованной ненавистью, в которой осталась одна яркая точка – губы Грейнджер, выкрикивающие все новые и новые порции в этот жадный, ненасытный воздух. Он шагает к ней и где-то в глубине сознания удовлетворенно отмечает, как она вздрагивает от этого движения. Но – вот же чертова упрямая ослица! – не опускает глаз и не закрывает рта. Он зажимает этот рот ладонью и шипит, что задушит ее, если она не заткнется. Но она выворачивается и больно кусает его. И тогда он находит другой способ заставить ее замолчать, прекратить эту мучительную пытку. И когда его губы с силой прижимаются к ее губам, воздух обиженно чмокает, как огромная хищная росянка, которую лишили вдруг очередной жертвы.

«Вот так!» - проносится в его мыслях. «Вот так, я сказал!»

Он не дает ей вырваться, хотя отбивается она с удивительной силой, отпихивая его обеими руками до тех пор, пока он не сжимает железной хваткой разведенные к стене запястья, пока не наваливается всем телом, вжимая ее в эту стену все сильнее. Он не слышит пронзительных всхлипов, не чувствует трепета сжатых губ, не ловит бешеный стук сердца. Почти рыча от дикой злобы, он перехватывает ее голову руками, наверное, лишь чудом не вырвав ей половину волос, и уже легко ломает слабеющее сопротивление, проникает языком в ее рот, жадно, требовательно ласкает, не давая возможности ни сопротивляться, ни отвечать, углубляет поцелуй, кажется, до бесконечности, отдавая все свое бешенство, весь гнев, который она посмела вызвать.

Он не нежен. Он груб и требователен, и, помимо воли, чувствует, что не хочет отпускать ее, не хочет выныривать. Почти теряя контроль над собой, он прижимается к ней все сильнее, бедрами вдавливая ее куда-то, что-то стонет ей в губы, разрывая воротник легкой кофточки, спускается руками к груди. И чувствует, что задыхается, осознавая, кого он ласкает. Ошарашенно замирая, выпускает ее губы и отступает на шаг, пытаясь справиться со сбившимся дыханием, унять дрожь во всем теле.

Она не столь сильна, да и не так уж опытна в поцелуях, поэтому просто сползает по стене, совершенно раздавленная, уничтоженная, руки, дрожа, пытаются запахнуть разорванный ворот кофточки, из нижней губы сочится кровь.

«Вот что за солоноватый привкус», - отстраненно думает он, тяжело переводя дыхание и глядя на нее исподлобья. Она молчит и даже не пытается убежать, тишину нарушают только его судорожные выдохи.

- Я же сказал тебе заткнуться, Грейнджер! – говорит он, задыхаясь, с трудом выталкивая слова, застревающие в горле. – Я же сказал!

Она не отвечает, не поднимает голову. Сидит, обхватив руками колени, из глаз текут слезы, и ему кажется, что если прислушаться, - сквозь звук собственного бухающего сердца можно различить, как она тоненько скулит себе в колени.

- Я же сказал, - устало шепчет он в последний раз и, не оглядываясь, почти бежит к выходу.

Хлопает дверь, и девушку накрывает спасительная тишина …
Глава 2


Who cares?..

Гермиона вздрагивает, выныривая из воспоминаний. Что это? Показалось, или дверь хлопнула не только в памяти? Чутко прислушиваясь, она задерживает дыхание, но никаких посторонних звуков больше не доносится, и девушка пытается вернуться к работе. Это сложно. Мысли далеко от задания Снейпа.

Когда вокруг тебя смерть, смерть везде, куда ни повернись, и все шире дыры в броне, все больше крови на обугленных краях этих дыр, очень сложно переживать из-за несделанной домашней работы. Война. Вот она какая. Не поворачивайся спиной, не проси, не давай советы. Не верь, учись проверять, учись вглядываться в суть. Просто именно так теперь надо жить. И молиться о том, чтобы не дрогнула душа в самый нужный момент. Жить так, чтобы каждым новым утром просыпалось как можно больше твоих близких, родных, любимых людей. Живи, Гермиона. Живи и делай то, что умеешь лучше всего. Применяй то, что дали узнать и то, чему научили в рекордно короткие сроки, почти наспех, торопливо, упирая в основном на защиту, а не на собственное выживание. В Великом Деле не бывает лишних рук, даже если эти руки принадлежат насмерть перепуганной семнадцатилетней девушке. Великие Цели не замечают рядовых жертв. Война все спишет. Победа все перекроет. Живи, Гермиона. И убивай тех, кто пытается помешать этому.

Иногда она задумывается – кто же развязал эту войну. Задумывается и сама пугается этих мыслей, настолько неправильными они кажутся, предательскими, кощунственными. Гриффиндорка. Нельзя задумываться о правильности и необходимости отваги и храбрости. Это мелко и подло. Хогвартс надежно защищен, пожалуй, надежнее многих других мест. По крайней мере, Дамблдор и все остальные преподаватели делают все возможное для их защиты.

Их ли? Подленький голосок какого-то животного, инстинктивного, въевшегося на уровне подсознания страха. Нельзя допускать, нельзя разрешать себе думать об этом. Страшно. Даже по самой простой причине – можно что-то понять. Что-то, что совсем не понравится. Например, как получилось, что у Волдеморта появилось столько союзников. Ведь не все они – отчаянно жаждущее справедливости гриффиндорское сердце не хочет с этим мириться – родились с ненавистью ко всему непривычному и не такому как они. Не могли же они, все эти примкнувшие к Лорду Упивающиеся, быть с рождения мертвыми. Так кто же допустил, кто позволил разбить их всех изнутри, разбросать по разным сторонам. Кто проглядел момент, когда все еще можно было остановить. Она понимает, что ее мысли наивны, что вздумай она поделиться ими с кем-нибудь, ей все разложат по полочкам, очень доходчиво объяснят – почему, что и как. И как дважды два докажут абсурдность ее нелепых размышлений.

Но есть еще одно. Бережно хранимое в самом дальнем уголке сознания. Эти мысли пугают еще в большей степени. Потому, что она знает, что именно может последовать за ними. Знает, что может начать по кирпичикам рушиться ее собственная, личная, тщательно созданная броня – ненависть. К нему. К этому мальчишке. Да нет, в глубине души она отдает себе отчет, что не Малфой был и остается истинным объектом ее ненависти. Не сам он, и не то, чем он является внутри и уже скоро, это неизбежно, будет являться снаружи, и даже не то, что он олицетворяет собой. Это все так перемешано у нее в голове, спутано и густо приправлено самым обычным страхом за себя, страхом, которого у гриффиндорки не должно быть ни на грамм, что слишком сложно определить – за что же именно она так ненавидит этого невозмутимого насмешливого парня с холодными клинками глаз. Так просто легче. Легче, когда есть конкретный виновник. Когда он дышит с тобой одним и тем же воздухом, ходит одними и теми же коридорами, пользуется одними и теми же книгами. Смотрит, слышит, может что-то сказать. Всегда легче ненавидеть что-то осязаемое, что-то, до чего можно дотронуться в любой момент. Только нужно не забывать, что это самое что-то может ответить.

Гермиона машинально прикасается к губе. Состояние ужасное. Ранка периодически открывается, особенно когда девушка нервничает. А нервничает последнее время она постоянно. И к мадам Помфри идти она тоже не хочет. Нет, не из-за объяснений – целительница не любопытна, да и придумала же Гермиона правдоподобное объяснение для друзей, – она не хочет терять это ощущение. Черт возьми! Да, она признается себе, не хочет, и именно потому, что боль отрезвляет ее, боль держит замок ее ненависти к Малфою очень прочно, взрывая ее толчками всякий раз при виде его или при воспоминании о нем.

«Чертов ублюдок!» - она кривится и слишком сильно сжимает ладонь. Хрупкое перо тут же ломается.

- Твою мать!! – вопит Гермиона – перо последнее, а работа так и не закончена. – Черт тебя возьми, Малфой!!

И осекается. Тишина нарушена.

- Грейнджер! – насмешливо тянет знакомый голос. – Прячешься по углам и меня вспоминаешь?

Она медленно оборачивается. Ну, конечно. Значит, ей не показалось – дверь и правда хлопала. Черт! И вот теперь он стоит со своей обычной ухмылкой, небрежно опираясь на стеллаж, и нагло изучает ее, явно наслаждаясь произведенным эффектом.

Гермионе на миг кажется, что ее сердце больше не забьется. Все еще сжимая в руке обломок пера, она пятится до тех пор, пока не упирается спиной во что-то твердое. От неожиданности она вздрагивает, но тут же соображает, что это всего лишь старая подруга – стена. Беззвучно хватает ртом воздух, а ее побелевшее лицо заставляет его недоуменно хмурить брови.

Он сам не знает, что потянуло его в библиотеку. Конечно же, без всяких сомнений, – ей сейчас не отыскать лучшего места, чтобы спрятаться и попытаться спокойно переосмыслить все события последних двух дней. Но он не понимает, почему мысли о ней не оставляют его. Почему он никак не может перестать вспоминать ее. Может быть, потому, что слишком врезались в подкорку ее губы под его губами. Удары ее кулачков, которые причиняли смешную комариную боль и только возбуждали. Ее язык, который, в конце концов, сдался на милость победителю и робко, осторожно дотронулся до его языка. А может быть, потому, что он впервые увидел ее страх, какой-то даже безотчетный ужас, который бился на дне глаз. Она не вспомнила ни про знаменитую гриффиндорскую гордость, ни про их же знаменитое упрямство, ни про неприязнь к слизеринцам, которая неизбежно появляется у всех, кто избежал попадания на самый спорный и неоднозначный факультет школы.

Да-да. Это все бабушкины сказки - о ненависти лишь с одной стороны. Не бывает так. Всегда есть вторая. «Что, черт вас всех возьми, вы сделали для того, чтобы я перестал ненавидеть вас. Для того, чтобы и не начинал». Он привычно сжимает виски, как всегда при таких приступах отчаянья. Он - Малфой! Малфои не сомневаются, не жалеют и не разводят сопли. Они не отвечают ударом на удар. Они бьют первыми.

А Грейнджер не вспомнила даже про палочку в кармане мантии, когда он издевался над ней сегодня после ужина, а она только дрожала у стены, не сводя с него расширенных от ужаса глаз.

«Что за дьявол! С каких это пор она так боится меня?!» - ни один более или менее правдоподобный ответ не приходит ему в голову, но он четко осознает, что страх – это совсем не то, что он хочет от грязнокровки.

Нет, только не это. Он слишком хорошо помнит, на что похож ужас, который бьется в глазах Грейнджер при виде его. Такой же ужас плещется в глазах его матери, когда его отец, Люциус Малфой, уходит «поговорить» с ней в свой кабинет. А Драко не хочет хоть в чем-то походить на отца. К сожалению, то, что дано природой и заложено генами, уже не исправить – его глаза и волосы навсегда останутся такими же, – но вот все остальное он может держать под контролем.

И лишь грязнокровка Грейнджер, лохматая всезнайка, гриффиндорская староста и мозг Золотого Трио, сейчас не вписывается в этот "контролируемый" Драко Малфоем мирок.

Он наблюдает за ней весь день и видит – ей сложно говорить сегодня. Губа совсем распухла, на ней запеклись капельки крови, а это значит, что Грейнджер ничего не делает для того, чтобы хоть как-то облегчить боль. Может быть, ее палочка отчего-то перестала действовать. Но два ее верных оруженосца никогда не откажут в помощи. Интересно, как она объяснила им, что с ней произошло. Так радовалась удачной работе, что прокусила губу?

Он гонит от себя мысли об этой проклятой губе, да и Грейнджер в целом, с упорством маньяка, но никак не может отогнать, не может прекратить вспоминать тепло ее тела, запах волос, мягкую податливость рта, сбившееся дыхание. Нет, он совершенно не горит желанием целовать Грейнджер снова, она не лучший партнер, но, мать ее, как же он хочет просто стиснуть ее в своих руках, обхватить, прижать, зарыться губами в ямочку на шее, услышать, как она ахнет от этой простой ласки, прижмет его голову к себе сильнее, беспомощно обмякнет … Не горит желанием? Да. Потому что полыхает. Потому что хочет снова увидеть, осознать, почувствовать ее страх, чтобы понять – он не один, не один боится.

Потому что в ее страхе что-то притягивающее, затягивающее, заставляющее погружаться глубже в темный омут этих глаз. Торжество. Она не железная! Совсем не железная. Мерлин, как же она боится! Не его, нет. Всего того, что происходит вокруг. Всего того, что еще только произойдет. Она подсознательно ждет, когда подойдет ее очередь отдать свою жизнь, чтобы продлить жизнь Надежды Магического Мира, купить еще несколько месяцев, хотя, кто знает, вероятно, счет давно уже идет на дни. Ради Великой Цели. Чтобы жили те, кто останется после нее. Чтобы никогда не боялись жить. И она отдаст, безусловно, почти не дрогнув, по первой необходимости, или раньше, отдаст, не опуская и не закрывая упрямых гриффиндорских глаз, отдаст, но не перестанет бояться. Это – ее право. И никто не смеет лишать ее этого последнего, что пока принадлежит только ей.

Понимание до того яркое, что Драко даже закусывает губу, чтобы не закричать. Сомнения толкаются в голове, внутренний голос откровенно насмехается, но все же он готов спорить, что его появление в библиотеке поздним вечером вызвало у нее, в конечном итоге, гораздо меньше ужаса, чем было бы, вздумай Поттер побеспокоиться - где пропадает его магглорожденная подружка, и явиться искать ее в единственное возможное место.

Он смотрит на нее так ошарашенно, что она невольно оглядывает себя – все ли у нее цело, а если да, то чего он так уставился. И почему у него такие странные глаза. Однако, он быстро берет себя в руки: догадку следует проверить.

- Грейнджер, - он шагает ближе, и тут она не выдерживает.

Выставив вперед руку, она вжимается в стену и охрипшим от ужаса голосом кричит, чтобы он убирался.

- А то что? – возвращает он ее насмешливые слова, делая еще шаг.
- Уйди, Малфой! Уйди, я серьезно, не подходи, я закричу, я…

Он усмехается, глядя как она беспомощно тычет в его сторону обломком пера.

- Не будь дурой, Грейнджер, мне нужно поговорить с тобой.
- Еще один шаг, Малфой, еще только один гребаный маленький шажок, и ты пожалеешь! Мерлин, я клянусь!! Ты пожалеешь!!

Он пожимает плечами и делает этот шажок, оказываясь с ней практически нос к носу.

- Петрификус Тоталус!! – она взмахивает пером и изумленно смотрит, как на лице Драко проступает извечная, уже такая привычная, усмешка.

Впрочем, сегодня в ней есть что-то помимо издевки. Жалость. Не снисходительная, унижающая, а какая-то теплая, заботливая. И прежде чем он притягивает ее к себе, она успевает подумать, какой же это несусветный бред – Малфой и забота. Это последнее из относительно разумного, что мелькает в голове, потому что нервы сдают бесповоротно и она, не в силах сдерживать истеричные рыдания, утыкается ему в плечо так доверчиво, что Драко забывает, как дышать. А потом гладит ее по спутанным волосам и шепчет что-то неразборчивое, прикидывая, кто из них двоих здесь сошел с ума. Что-то тревожит его. Это не обычная истерика, это не просто сдавшие нервы, это даже не ужас от его близости. Сквозь всхлипы, больше походящие на хриплые стоны, он разбирает одну фразу, которая повторяется чаще других. «Я не хочу умирать! Не хочу!» - шепчет она сорванным голосом, значит, его догадка верна. Он легонько встряхивает ее, заставляя поднять залитое слезами лицо.

- Не сейчас, Грейнджер, - очень серьезно говорит он, внимательно глядя в ее расширенные до предела зрачки. – Твоя очередь еще не подошла.

Из ее глаз смотрит на него время.
Глава 3


Tell me, how can I tell you, that I ...


- Ты вообще слышишь меня?
- Слышу…
- И что ты слышишь?
- Рон, я прошу тебя, умоляю даже, ну, дай мне подумать о чем-нибудь кроме дел Ордена!

Рон Уизли морщится от дыма и опускается на корточки рядом с другом. Гарри сидит привалившись к стене, задумчиво рассматривая свой ботинок, и безуспешно пытается попасть окурком в круглый выпуклый нос. Костяшки его пальцев сбиты, рассеченная скула слабо кровоточит, грязные камуфляжные штаны и рваная футболка довершают картину – он снова подрался с кем-то в Хогсмите. Пар выпускал. Это так называется. Цепляет первого попавшегося паренька, а потом является в Башню Астрономии, сидит на ветру один и смолит до одури. И еще ни разу, Рон знает доподлинно, ему не удалось попасть окурком в нос ботинка. «Будто бы заколдованный!» - жалуется Гарри обычно наутро за завтраком и смущенно поглядывает на друзей. Гермиона, как всегда, хмурится, Рон понимающе ухмыляется. Пар они выпускают каждый по-своему и уважают выбор друг друга.

Но сейчас Рону необходимо поговорить. Он не может соблюсти обычный ритуал и дождаться утра.

- Я не об Ордене, Гарри…
- Да-да, плевать ты на него хотел, я помню, - глаза друга уже смеются, а это значит, что он смирился и готов слушать.
- Это Герм.
- Герм? А что с ней такое?
- Она… Она какая-то не такая. То есть, я хочу сказать, эм-м-м … Мне кажется, с ней что-то происходит.
- С нами со всеми что-то происходит, Рон. Это что-то называется "гребаная война".
- Нет, война ни при чем. То есть, конечно, причем, но Гермиона и без того как-то очень подозрительно себя ведет. И все время где-то бегает.
- Рон. Давай конкретнее. Где бегает и что не так? – затягивается Гарри.

Рон морщится снова. Привыкший к постоянному дыму вокруг себя, он все же не переносит чад после Хогсмитовских прогулок. От него не спасает даже сквозной ветер на башне. Рон не курит, кажется, единственный из них всех. Пока стойко держится и не устает повторять, что курение когда-нибудь погубит их. Гермиона прячется от него по углам. Пищат, отбиваясь, и обзывают его ханжой Парвати Патил и Лаванда Браун, когда Рон отбирает у них сигареты. И даже Невилл, тихий незаметный Невилл, воровато озираясь, словно ожидая в любой момент увидеть свою грозную бабушку, выкуривает пару в день.
«Рон, дружище, даже наша аристократия подсела на эту маггловскую забаву, а нам так сам Мерлин велел!» - хохочет Гарри и цинично утверждает, что никотин просто не дождется своей очереди, чтобы погубить его. Действительно, практически весь Слизерин не избежал пагубной сигаретной зависимости. Говорят, что Малфой приволок откуда-то целый ящик и с удовлетворением наблюдал, как давятся с непривычки дымом его дорогие сокурсники. Гермиона, которая видела ящик своими глазами, утверждает, что эти сигареты – одни из самых дешевых и крепких в маггловском мире.

- Гермиона? – Гарри стучит друга по спине и в очередной раз проигрывает ботинку. – Откуда она знает, что курят на Слизерине?
- А я тебе о чем тут вот уже два часа толкую?! Гермиона в последнее время подозрительно много знает о том, что курят, едят и читают на Слизерине, Гарри. И если бы ты несколько реже выпускал пар, ты бы тоже обратил на это внимание!

Гарри подчеркнуто пристально смотрит в окно. Рон виновато и тревожно оглядывает друга. Осунувшееся лицо в грязи, темные волосы взъерошены и немного слиплись от крови чуть выше правого виска. От него так и пышет усталостью, какой-то общей, не от чего-то конкретного, от … жизни … что ли.

Им по семнадцать или около того. У них морщины у глаз и в уголках губ. Их пальцы пропахли гарью, и это не от котлов Снейпа. Их руки вечно в земле, и это не из-за занятий в лесу с Хагридом. На их ладонях мозоли, и это не от квиддичных метел. Их девочки редко носят юбки и смеются. И уже очень давно совсем не стесняются дарить поцелуи. Уж кто-кто, а Рон знает об этом не понаслышке. Наверное, никому даже в голову не пришло бы предположить, что не Гарри со своей притягательной загадочностью, не Малфой со своим высокомерным аристократизмом, не близнецы Уизли со своей неугомонной любовью к выдумкам и квиддичу, а именно рыжий и слишком часто смущающийся Рон станет покорителем стольких девичьих сердец. Гарри и Гермиона никогда не спрашивают, где он пропадает по ночам, не упрекают в неразборчивости, не дают советы. Да, каждый выпускает пар по-своему. Да, они умеют уважать выбор друг друга.

Гарри молчит долго. Что он может дать друзьям? Защиту? Они сами защищают его. Советы? Он нуждается в чужом мнении гораздо чаще. Упреки? После всех его выходок, которые они переносят молча. Гарри вспоминает, как раньше все казалось простым и правильным. Любая опасность виделась лишь иллюзией настоящей беды, ведь они все были вместе. Что изменилось в них? Почему появилось столько секретов? Когда они успели растерять друг друга? Или же просто выросли? Нет, это не причина. Что-то происходит сейчас, в данный момент, и он должен понять – что именно. Понять для того, чтобы остаться рядом с ними.

- Пойдем, - решительно говорит он Рону, поднимаясь. – Нужно найти ее.

***

Но Гермиона и не думает прятаться.

Она все та же. Открыто ходит по Хогвартсу, гордо подняв голову. Сидит в библиотеке до темноты, пользуясь положением старосты. Раньше всех, по старой привычке, тянет руку, отвечая на любой вопрос и зарабатывая баллы для своего факультета.

Она изменилась. В ее глазах все чаще и чаще вспыхивают озорные огоньки, все чаще и чаще в гриффиндорской гостиной можно услышать ее заливистый смех, все чаще и чаще она украдкой пробирается в спальню под утро, осторожно скользя между кроватями подруг.

И они тянутся к ней. Все, кто остался, кто еще может бороться, тянутся к Гермионе Грейнджер, как к лучику надежды, пробивающемуся сквозь дым и копоть войны. Она находит время для всех. Лаванда с Парвати спят в ее постели все особенно страшные ночи, которых теперь так много. Они знают, Гермиона обязательно скажет то, что заставит первую поверить, - будет время для балов и красивых платьев, которые похвалит ее мама, вновь способная видеть, а вторую, - что убийство ее родителей и сестры не буде забыто и не останется безнаказанным. Она успокоит малышей, которых в последние два года так мало в школе. Она подставит колени под голову Шеймуса Финнигана и не скажет, что увидела в волосах очередной седой волос. Кажется, что она снова нашла где-то маховик времени и ухитряется быть одновременно в нескольких местах. Везде, где она может помочь, где может облегчить чужую боль, развеять чужой страх, чтобы ... не поддаваться своему … А под вечер, когда на счастье не остается сил, когда начинает шататься внутренний стержень ее уверенности, она идет туда, где на сквозном ветру самой холодной башни школьного замка ее ждет высокий светловолосый парень с насмешливым хрипловатым голосом.

С той ночи в библиотеке, когда она, раздавленная страхом, рыдала ему в плечо, а он только что-то бормотал тихо, гладя ее по волосам, прошло достаточно времени. Они уже не могут не встречаться, хотя долго и мучительно идут к этим встречам, через неприязнь друг к другу, через насмешки, оскорбления и боль. Через вспышки гнева и ярости, через заломленные за спину руки, угрожающее шипение и острые ногти в опасной близости от лица. Однажды она не выдерживает и спрашивает, зачем он так упорно ищет встреч с ней.

- Тебе нравится унижать меня, Малфой?
- Мне нравится, что я нужен тебе, Грейнджер. Очень нужен, - цинично ухмыляясь, отвечает он.

Она посылает его к черту и клянется вообще вычеркнуть из памяти. Но после этого разговора он неуловимо меняется, неприязнь идет на убыль, и Гермиона злится на себя, когда понимает, насколько она рада тому, что он не меньше нее нуждается в этих встречах, нуждается в ней. И башня становится их приютом. Не признаваясь себе в этой странной необходимости видеть друг друга, они встречаются там почти каждую ночь.

Она рассказывает ему про то, каким был ее мир до Хогвартса, и что значат для нее открывшиеся волшебные возможности. Он высмеивает ее страхи и издевается над войной.

- Знаешь, Грейнджер, что я сделаю, когда все это закончится? – неизменно грубо говорит он, выпуская дым изящными кольцами. – Я сниму номер в самой отстойной маггловской гостинице и буду кутить там неделю, устраивая дебоши и трахая дешевых шлюшек с улицы.
- Интересно, что скажет на это твой драгоценный папочка? – смеется она.
- Ты думаешь, меня это волнует? – в изумлении кривит он свои тонкие брови.

Они не говорят о том, что произошло между ними. О том электрическом поцелуе, о его руках на ее груди. Они будто бы заранее договорились – эти странные отношения не касаются личного. Они нужны друг другу. Когда они вместе, их страх отступает. Когда они вместе, все самое нереальное кажется легко выполнимым и доступным. Он больше не делает ни одной попытки поцеловать ее, ни одной попытки дотронуться, и даже мимолетное прикосновение ее тонких пальцев к его руке, пока она прикуривает, оставляет его совершенно равнодушным.

Она ни о чем не спрашивает его. Ни о прошлом, ни о настоящем. Ни о Малфой-Меноре, ни о Люциусе, ни о Нарциссе, ни о Панси Паркинсон, все больше мрачнеющей с каждой ночью, которую Драко проводит вне спален Слизерина. Она не спрашивает, почему он первый горячо поддержал идею директора прекратить игры по квиддичу, почему он постоянно ездит домой и надолго пропадает в кабинете Снейпа после этих поездок. Она запрещает себе даже думать о том, чем именно занимается Драко и как он участвует в войне. И старается не обращать внимания на то, как часто он в последнее время делает паузы в разговоре и, забываясь, слишком долго и внимательно смотрит на нее.

Да зачем ей? Она не теряется в догадках, не мучается, придумывая варианты. Она просто знает. Читает в его глазах, когда он провожает ее взглядом во время обеда. Читает в его угрюмом молчании, когда он больше не цепляет Гарри и Рона, не придирается по мелочам к Невиллу, не доводит Джинни. Она все знает. И так боится признать это. Может быть, поэтому, когда их глаза случайно встречаются, давно зажившая губа откликается все теми же яростными приступами пульсирующей боли. Она не догадывается лишь об одном. Он тоже знает.

Знает, потому что видит, как благодарно расслабляется ее лицо, когда он молчит в ответ на подколы Поттера и Уизли. Потому что видит, как она, сама не отдавая себе в этом отчет, старается быть красивой. Смешная. Она даже не догадывается, что уже и так красива. Для него в ней красиво все. Слегка неправильные черты лица, лохматые каштановые волосы, угловатая, еще совсем девичья, фигурка. Он любит смотреть, как все это озаряется изнутри светом, вспыхивающим в ее глазах, когда она не успевает отвести взгляд или нечаянно дотрагивается до его рук в разговоре. Любит ловить момент, когда ее движения становятся плавными, голос волнующе-низким, и вся она невольно начинает напоминать готовую к прыжку пантеру, до боли слепящую глаза своим естественным изяществом. Его веселит то, что она сама не замечает этого, потому что ей очень нравится думать, что она равнодушна к нему. Но всякий раз при пересечении взглядов, ее рука невольно тянется к когда-то прокушенной губе. Он не знает лишь одного. Что делать с нежностью к ней, которая в последнее время накатывает на него все чаще и чаще.

Той ночью он говорил ей, что умирать не боится только дурак. Тот, кому нечего терять. А у нее в жизни слишком много потерь, чтобы легко позволить отнять то, что осталось. Он не издевался и не высмеивал. Абсолютно серьезно и спокойно позволил понять, что он, Драко Малфой, сын одного из ближайших соратников Темного Лорда, боится. Боится так, как она, боится сильнее, чем она. И Гермиона помнит это. Когда приходит в башню разговаривать. Всегда приходит. Несмотря ни на что. Иногда они сталкиваются в коридоре, или на обеде в Большом зале, или на огороде Хагрида.

- Грейнджер, - насмешливо раскланивается Драко.
- Малфой, - невозмутимо отвечает она. Лицо бесстрастно, потому что рядом Поттер, или Уизли, или щебечущие подружки.

Лицо бесстрастно, но в глубине глаз пляшут чертенята, и он знает, что вечером она набросится на него с упреками и, возможно, даже осыплет своими комариными ударами, а он будет усмехаться, сцепив руки в замок за спиной, чтобы не сорваться и не прижать ее к себе, не опустить на покрывало, не накрыть губами ее губы, не скользнуть в рот языком. Не почувствовать, как она струной выгибается под ним, стонет от неспешных прикосновений. «Черт тебя возьми, Грейнджер!! Что ты со мной делаешь?!»

Он боится сорваться, поэтому так нарочито груб с ней. Поэтому высмеивает ее страхи, колет острыми словами в адрес ее друзей, издевается над Орденом. Он забывает, что она очень наблюдательна, поэтому давно усвоила, что его грубость особенно заметна после возвращений из дома. Что после этих поездок он смят и изломан, как мокрый лист пергамента, который мяли и сушили на ветру. И что именно после этих поездок у него такой странный, страшный, голодный взгляд, от которого у нее все холодеет внутри и губа в месте прокуса отзывается болью.

Он не знает, как она хочет его прикосновений. Как страстно, мучительно, стыдно она хочет его рук и губ. Как хочет почувствовать силу, с которой он прижмет ее к себе, стиснет ногами, бесцеремонно вопьется в ее рот, сдавит тонкими пальцами жилку на шее. Как горячечно, будто в бреду, она мечтает вновь почувствовать его руки на своей груди, тяжесть и жар его тела, услышать его неразборчивые хриплые стоны, когда он выгнется навстречу от ее несмелых ответных ласк.

- Ты слишком много куришь, Грейнджер, - равнодушно замечает он севшим голосом, будто бы нарочно именно в такие моменты, не глядя ей в глаза, не видя огня, который там полыхает, не видя пересохших губ, которые она судорожно – «Мерлин, за что такая пытка!!» – облизывает.

Замечает и зачем-то переворачивается на другой бок. Под утро они расходятся, не прощаясь и не назначая следующей встречи, зная, что будет завтра, и будет новый вечер, и встреча не сможет не состояться.


***


Драко еле дожидается вечера. Сегодня время тянется невыносимо долго, а ему уже почти физически не хватает Грейнджер, ее присутствия, голоса, наивных рассуждений. Он взлетает по ступенькам - необходимо сесть рядом с ней, почувствовать запах ее тела, поймать губами легкую прядь волос, когда она поворачивается. Посмотреть в ее глаза, чтобы прочитать, чтобы убедиться, что ему не мерещится, совсем не мерещится … Что за черт? В башне раздаются приглушенные голоса. Драко закипает мгновенно – это его время, он никому не позволит нарушить то, что принадлежит ему.

- Какого хрена кто-то шляется по замку после отбоя?! – он направляет мерцающую палочку на тени у окна и замирает на пороге.
Глава 4


No fate...

- Какого хрена? – изумленно повторяет Драко, растерянно наблюдая, как от окна решительно шагает ему навстречу Поттер, как тенью скользит за ним Уизли, как за спиной последнего прижимает руки к груди Гермиона. – Какого...
- Не заклинило, Малфой? А то можешь еще разок спросить, вдруг мы не поняли, - растягивая губы в усмешке, цедит Рон.
- Ты, видимо, самый умный из нас, Уизли, - Драко справляется с изумлением, а в сердце холодной змеею вползает пустота. – А как насчет пятидесяти баллов с вашего убогого факультета, двухнедельного запрета на выходы и отработки у Снейпа?
- Ты не посмеешь, ублюдок! – Гарри явно не до конца выпустил пар и очень не прочь дать Малфою по смазливой морде.
- Еще как посмею, - усмехается Драко, чуть сгибая ноги в коленях для большей устойчивости. – Двадцать баллов с Гриффиндора за грубость старосте.
- Ого! Наш дорогой друг не возражает получить пару оплеух, - голос Гарри звенит от злости, он резко тушит едва прикуренную сигарету о стену.
- Двадцать баллов с Гриффиндора за курение на территории школы, - скучным голосом продолжает Драко, упорно не замечая полные отчаянья глаза Гермионы.
- И что ж ты вечно мешаешься у меня под ногами, а, Малфой? Чего тебе надо? Что ты лезешь мне на глаза?
- Расслабься, Поттер, у тебя мания величия развилась на почве всеобщего истерического поклонения. Я не припоминаю, чтобы ты являлся хозяином замка. Или я что-то пропустил?
- Ты, твою мать, пропустил свой шанс пойти спать с целыми зубами, Волдемортовский прихвостень! – Гарри окончательно срывается и с размаху бьет Драко по лицу, опровергая утверждение о первенстве Малфоев абсолютно во всем.

Крик Гермионы перекрывает свист ветра. Она кидается между ними разъяренной фурией, буквально отшвыривая с дороги Рона, пытающегося удержать ее.

- Прекратите, немедленно прекратите! Нашли время! Идиоты!

Драко, побледневший еще больше, мягко, но решительно берет ее за плечи, отодвигая за себя.

- Не трогай ее своими грязными руками, мразь!
- Гарри! Заткнись! Сейчас же! Ты же ничего не знаешь!!
- Не знает что, Герм? Что этот урод спит и видит, как бы перешагнуть через наши трупы, чтобы выслужиться перед своим ублюдочным хозяином?
- Рон!!
- Грейнджер, перестань. Что ты собралась доказать? Что я не мразь? Остынь, справедливость будешь наводить на собраниях. У нас сейчас немного другие цели. Продолжим, Поттер, я к твоим услугам, - убийственному спокойствию Драко может позавидовать любой учитель начальных классов.
- Заткнись, заткнись, Драко! Иначе я убью тебя! Мерлин, заткнитесь все!!!

«Драко???»

«Драко??!»

«Драко?!!»

«Драко… Черт!! Черт!!»

Она отчаянно краснеет, закрывая рот руками, и переводит глаза с одного на другого, потом, очень осторожно, на третьего. На лице Гарри неподдельное изумление, в глазах Рона мелькает догадка, Малфой... Малфой нагло расплывается в улыбке, которую не может удержать, как ни старается.

- С каких это пор, - нехорошо прищуривается Гарри, - Малфой стал для тебя...
- Что застыл, Поттер? – насмешливо перебивает Драко. – Или твоего запала хватило на один жалкий удар?
- Нарываешься, придурок? – почти любовно спрашивает Гарри. – Давно не получал?

Драко молча бьет его под дых. Гарри сгибается, но отвечает довольно быстро, и через секунду они уже катаются по полу башни, нанося друг другу точные и явно очень болезненные удары. Рон кидается разнимать, по ходу пытаясь увернуться от кулаков, и в этот момент громовой голос Гермионы произносит заклинание парализации.


***


- Это единственное заклинание, которое ты знаешь, Грейнджер? – Драко сидит на полу, прислонившись к стене, и ощупывает лицо.
- Заткнись, Малфой! Да что с тобой такое? Ты что, окончательно повредился умом?!! Зачем ты полез в драку?? Не мог подождать несколько минут, чтобы они ушли?!!

Драко прикрывает глаза, стараясь унять заходящееся сердце. Когда Гермиона сняла заклинание, на Поттера и Уизли страшно было смотреть. Он всерьез опасался за ее физическое здоровье, но она решительно подошла к друзьям, обняла за плечи Гарри, что-то умоляюще прошептала Рону. Тот молчал, внимательно глядя ей в глаза. «Пожалуйста, я прошу вас!» - долетел до Драко взволнованный голос. Уизли кивнул, кладя руку на плечо разъяренного друга, а она... она привстала на носочки и дотронулась губами до губ Поттера, ласково ероша и без того лохматые волосы на его затылке. Драко замер. Сердце оборвалось от невыносимой нежности этого простого жеста. Когда Поттер обнял ее, Драко отвернулся к окну. Он не видел, как они уходили, не слышал ее приближающихся шагов. Действительность смеялась в лицо, разрушая его нелепые надежды и показывая, какое именно место он занимает в жизни Грейнджер.

- Малфой...

Ее напряженный голос ни в чем не убеждает его. Все кончено. Кончено, хоть и не начиналось.

- Отвяжись, Грейнджер, - устало говорит он, не глядя на нее. – Тебе пора.
- Мерлин, Малфой!! – она взрывается. – Что на тебя нашло?? Тебе что, все равно, что теперь будет?? Тебе все равно, что мы, возможно, не сможем больше видеться так часто?? Что ты молчишь, как проклятая мандрагора в горшке??

И Драко не выдерживает. Послав ко всем ныне здравствующим гоблинам вопящий об осмотрительности внутренний голос, он одним рывком вскакивает с земли. Гермиона испуганно охает от полыхающего в его глазах бешенства.

- Что со мной такое, Грейнджер?! Ты целовала его!! Целовала, черт возьми тебя и всю твою маггловскую семейку!!
- Что? – этого Гермиона ожидает меньше всего. – Ты в своем уме, Малфой?
- Сомневаюсь! Иначе, почему это так волнует меня! – он со всей силы бьет ногой о стену. От перелома спасает лишь толстая подошва ботинка.
- Малфой, успокойся, - Гермиона примирительно кладет ладонь на его сгорбленную спину. Он вздрагивает, будто через него пропускают ток, и поворачивается.

Она отшатывается – таких страшных потемневших глаз у него не было уже очень давно. Кажется, с того дикого поцелуя в библиотеке он не смотрел на нее так, будто бы хотел разорвать, переломить пополам.
- Малфой... - шепчет она, отступая.
- Тебе же нравится это, да? – его голос впивается в нее кнутом, вымоченным в соли. – Нравится, Грейнджер? Обуздывать и приручать людей, как диких гиппогрифов?

Она мотает головой, не в силах вымолвить ни слова.

- Только ты забыла, - он наступает медленно, но необратимо, - ты забыла, что стоит сделать один неверный шаг, и они затопчут тебя. Ты этого хочешь?! – его резкий окрик заставляет ее беспомощно прикрываться руками.

Он приближается вплотную и с силой отводит их от ее лица.

- А теперь ты дрожишь, Грейнджер. Дрожишь, мать твою, потому что знаешь – даже самые везучие порой попадают в ямы, а я ведь не гиппогриф!
- Малфой, пожалуйста, - она пытается говорить спокойно, но ужас уже охватывает ее целиком, не оставляя ни одной лазейки, ни одной щелочки, из которой можно было бы зачерпнуть уверенности и погасить эту неожиданную вспышку его дикой ярости.

Сейчас он действительно страшен. Пытаясь контролировать клокочущую в нем ярость, он до синяков сжимает ее запястья. Бледное до синевы лицо перекошено, ноздри раздуваются, воздух вырывается сквозь зубы с каким-то зловещим шипением, полыхает расплавленный свинец из суженных до щелочек глаз. Гермиона отчаянно ищет выход, но, чем дольше смотрит ему в глаза, тем меньше мыслей остается в голове.

- Малфой! Я не понимаю, я правда не понимаю, о чем ты, - голос предательски дрожит. – Пожалуйста, давай поговорим спокойно. Объясни мне, что происходит? Что ты так завелся? Чего тебе не хватает?
- Чего мне не хватает? – он заливается каким-то диким, сатанинским смехом и смотрит на нее взглядом, полным презрительной жалости. – Мерлин, Грейнджер, идиотка ты безмозглая!! Ты еще спрашиваешь, чего мне не хватает?! Тебя, Грейнджер!! Мне не хватает тебя в моей постели, черт тебя побери!!

Он орет это охрипшим сорванным голосом прямо ей в ухо, но ей кажется, что он лишь беззвучно открывает рот, и его слова пробиваются к ней сквозь тяжелую вату в воздухе между ними. Она растерянно смотрит на него, глаза наливаются слезами, и тогда он отшвыривает ее от себя и обрушивается на ни в чем не повинное покрывало, пиная его ногами до тех пор, пока оно не превращается в грязную изорванную тряпку. А потом происходит самое страшное для Гермионы - он беспомощно падает на пол, пряча лицо в коленях, обхватив голову руками, сжавшись в комок.

- Почему ты? Ну почему ты? – глухо стонет он, повторяя ее давнишний вопрос. – Мерлин!! Среди всех женских губ в этом гребаном мире, я хочу именно твои! Я спать не могу, Грейнджер, потому что даже теми редкими ночами, когда мы не вместе, и я не добываю для Снейпа информацию, ты сидишь в моей голове! Почему? Скажи мне, ты же самая умная! Почему ты?

Он поднимает на нее измученные, в одно мгновение постаревшие глаза. Бешенство ушло так же внезапно, как и накатило. Она видит, какая напряженная работа идет сейчас в его голове. Как мучительно он принимает новое положение вещей – он на стороне Ордена и не может без нее.

- Драко, - потрясенно шепчет она, бросаясь к нему, обнимая, беспорядочно гладя по волосам, плечам, обхватывая за талию, пряча лицо на его груди.

Он не реагирует. Руки висят плетьми. Его заполняет пустота, пустота и равнодушие, которое обычно бывает после истерики, после сильного эмоционального взрыва. Ощущений никаких, кроме этой самой расползающейся пустоты, замораживающей его злость, его ревность, его желания. Он потерян, разбит. Он не понимает, как вообще допустил эти встречи, зачем пошел на поводу у своего эгоистичного "хочу". Нужно прекращать это. Прекращать, пока все не зашло еще дальше.

- Драко, - ее дыхание обжигает щеку. – Ты... ты просто не можешь... я... я не знаю...
- Пустое, Грейнджер, - равнодушно бросает он. – Теперь уже пустое. Я с чего-то вдруг решил, что дико ошибался все эти годы, что именно ты – мой пропуск в счастье. Ах, какой слог, какой пафос, чувствуешь?! Вся гребаная аристократия нервно курит в загоне для драконов.

Он горько усмехается и осторожно пытается отодвинуть ее от себя. Она упрямо мотает головой и снова приникает к нему.

- Знаешь, Грейнджер, - тихо говорит он мертвым голосом. – Я ведь почти поверил, что смогу... Что на пару с вашим мудацким Орденом и ублюдочным Поттером смогу победить Лорда, отца... и себя. Что однажды утром проснусь рядом с тобой и пойму, что именно так я хочу прожить остаток свой никчемной жизни, потому что только рядом с тобой она имеет какой-то смысл. Я сошел с ума, да?

Он смотрит ей в глаза и не видит. Ничего не видит, кроме краха своего мира, своей собственной, такой долго и тщательно выстраиваемой вселенной, в которую она внесла разлад своими руками, губами и убеждениями. И сейчас он ненавидит ее за это, ненавидит за то, что говорит, за то, что еще скажет, за то, что сделает.

- Что разбужу тебя однажды и скажу, что вот прямо сейчас нам пора заняться делом, потому что я давно не вытирал сопли разнюнившимся младенцам. А ты ничего не поймешь спросонья, но скажешь, что если мне пришла охота повозиться с детьми, я могу пойти в любой ваш маггловский приют и осчастливить тех, кто выжил.

Он отворачивается от ее распахнутых, бездонных от горечи разочарования, глаз к окну, за которым занимается бледный рассвет.

- Ты понимаешь, Грейнджер, что это последний рассвет, который мы встречаем вместе? А я...
- Ах, боже мой! – перебивает она дрожащим от бессильной злобы голосом. – Какие страсти! Какая горечь! Какие слова! Ты хочешь, чтобы я пожалела тебя, Малфой? Я пожалею! Как ты попал! Мерлин, как же ты вляпался! Ты на секунду разрешил себе представить, что можешь быть нормальным человеком, думать, чувствовать и делать то, что хочешь ты, а не твой отец, твои друзья или твой змеевидный хозяин! Ты разрешил себе что-то, кроме обычного траха на пару раз, ты разрешил себе на минуту допустить, что можешь любить! Просто любить, не за замки и положение, не потому, что так надо, а потому, что ты так почувствовал. И, черт возьми, кого! Грянокровную нищую девчонку, подружку твоего злейшего врага!

Гермиона вскакивает с колен и ее лицо белее волос Малфоя, который в изумлении смотрит на нее снизу вверх. Еще никогда Гермиона Грейнджер не была в такой ярости. Никогда с тех пор, как он целовал ее в библиотеке, впитывая в себя ужас и боль, терзающие ее. Сейчас они вернулись снова.

- Ты думаешь, я слепая, Малфой?! Ты думаешь, я не вижу, как тебя корежит рядом со мной, как ты постоянно осекаешься, держишь себя в руках, следишь за словами. У тебя все под контролем, но ты забываешь, проклятый ублюдок, ты забываешь, что нельзя контролировать любовь! Нельзя! И как бы ты ни старался отрицать это, ты не можешь без меня!

Ее голос срывается, но она продолжает, глядя, как он испуганно вскакивает, и, примирительно подняв руки, идет к ней.

- Нет! Не подходи! Что ты сделал со мной? Что? Ты дал мне поверить, что можешь быть таким... таким другим, Малфой! Таким нежным, теплым, человечным. Живым, Малфой! Понимаешь?! Не ходячим организмом, а живым человеком, человеком, которого я... я...
- Грейнджер... не надо...
- Которого я могу полюбить, черт тебя возьми, ублюдок!!! Да! Полюбить!!

Он хватает ее в охапку и прижимает к себе, не обращая внимания на слезы, на кулачки, отчаянно колотящие его по груди, по плечам. Она рыдает, отбиваясь, но силы неравны, и он опускается на остатки покрывала, бережно обнимая ее.

- Тише...тише, Грейнджер, тише... Мерлин, как же быстро ты вспыхиваешь! Что же у вас там все такие горячие, Грейнджер? Дурочка ты припадочная, помолчи, помолчи и послушай меня!
- Я не буду слушать тебя, Малфой! Что ты можешь сказать мне?? Что это наш последний рассвет вместе, потому что ты не переживешь такого падения – хотеть грязнокровку??!! Ты так завелся от того, что тебе стало больно, когда я поцеловала друга! Друга, которому наплевать на мою родословную! А тебе не нравится боль, верно, Малфой?! И ты предпочитаешь отказаться от меня, лишь бы все было по-прежнему, лишь бы ничто не тревожило твой идеальный проштампованный мир!!
- Ты ничего не знаешь о боли, Грейнджер, - глухо говорит он, продолжая сжимать ее в руках. - Ты не поймешь меня.

Из нее будто бы выпускают воздух, как из проколотого воздушного шарика. «Какая ирония, - проносится в ее голове мысль. – Как нелепо, как глупо и стыдно. И как теперь смотреть в глаза им всем, всем троим...»

- Малфой, - она старается восстановить дыхание и не сорваться в крик. – Я ничего не хочу тебе доказывать. Я не пойму тебя? Тогда и ты не поймешь меня, потому что не дашь себе труда хоть на один короткий миг предположить, что все может быть иначе!

Он равнодушно пожимает плечами и расцепляет руки. Она сидит рядом еще какое-то время, надеясь уловить в его глазах, в его позе хоть что-то, что сможет помочь ей понять, сможет дать надежду на то, что все еще может повернуться совсем в другую сторону. Но он молчит, на лице привычная маска властного хозяина своих мыслей и чувств. «Безнадежно», - припечатывает она, поднимаясь. Медленно, словно дряхлая старуха, шаркающими шагами она бредет к выходу, понимая, что самое ужасное впереди, и рядом уже не будет его насмешливого голоса и теплых сильных рук, которые удержат ее на краю.

- Не судьба, Грейнджер, - шепчет он ей в спину с такой тоской, что у нее заходится сердце. – И не в моих силах изменить это.
- А судьбы нет, Малфой, - устало говорит она, оборачиваясь от двери.

В его глазах столько отчаянья, столько боли, что она забывает обо всем и хочет лишь одного – обнять его, стиснуть глупую белокурую голову и прогнать прочь все, что может помешать им. Хочет, но не двигается с места. Это - не ее игра.

- Судьбу придумали слабаки. Когда кто-то становится ближе к тебе, и ты впускаешь этого кого-то в себя, он прорастает там, остается с тобой, так или иначе, дарит тебе себя. И не стесняется брать твой подарок. Есть ты, Малфой, и есть я. И больше никого. Так как ты думаешь, кто вправе решать, будем ли мы. Кто, кроме нас?

Она смотрит на него спокойно, не отводя глаз, в которых нет мольбы. Он молчит, нервно кусая губы. Потом отворачивается к окну, и лишь затихающий стук ее каблуков по лестнице напоминает о том, что еще пару минут назад в этой комнате было счастье...
Глава 5


If you ever forgive...

И наступает черед времени. День сменяет утро, ночь – вечер, и Драко кажется, будто бы он вне этого времени, вне пространства, вне всего земного и реального. Грейнджер когда-то рассказывала о кино – маггловской забаве вроде колдографий очень большого размера, собранных в целый движущийся альбом. Время там летит с огромной скоростью. Герой стоит посреди улицы, а на заднем плане сменяют друг друга часы в сутках, времена года, поколения. Герой стареет, не сходя с места, а за его спиной утекает сквозь невидимые нити что-то, чего он лишен.

Сейчас он чувствует себя именно этим стареющим героем. Ничто не может тронуть его, задеть, согнать с лица привычную, уже, кажется, приросшую, ухмылку. «Айсберг!» - шепчутся за его спиной девчонки. Что это такое – он не помнит, а спросить больше не у кого. Порой он даже забывает звук собственного голоса, настолько неинтересно ему с кем-то разговаривать. Любой шум раздражает его, выводит из себя свет, бьющий в глаза, капель нервными шлепками взрывается в его голове. И как назло – все вокруг щебечет. В замок пришла весна.

А они ведь всего лишь дети. Много повидавшие, много потерявшие. Но все же пока еще дети. Наверное, поэтому они так радуются этой весне. Тайком играют на метлах в последние снежки, обстреливая друг друга с задором пятилетних карапузов. Придумывают розыгрыши. Уединяются в башнях. А Драко любую свободную минуту пропадает у озера. Там снег тает быстрее и никогда не бывает ненужных глаз. Он сидит на берегу и задумчиво швыряет маленькие белые комочки в воду. Много читает. Много думает.

В войне какое-то странное, подозрительное затишье. Уже месяц он не был дома, и ровно этот же месяц Дамблдор безвылазно сидит в замке, будто бы чего-то выжидая. Орден совсем расслабился. То тут, то там можно заметить оживленно препирающихся о чем-то гриффиндорцев. Рассудительные хаффлпафцы готовятся к выпускным экзаменам. Рэйвенкло всем факультетом ставит какие-то опыты. И лишь в подземельях Слизерина все по-прежнему.

Снейп и раньше заглядывал к ним редко, не то, что другие деканы, а теперь и вовсе не заходит, вызывая к себе, если нужно. Драко был у него всего лишь пару раз по каким-то совершенно незначительным поводам. Не сказать, что это сильно огорчает или задевает его. Наоборот, он рад этой нечаянной передышке, возможности чаще быть одному, реже видеться с отцом. Его все еще передергивает при воспоминаниях об этих встречах. Кто придумал, что напряжение и опасность схваток с противником определяется количеством трупов, крови и ран? Наверное, тот умник, который даже не подозревает, как скручивает в узел простой разговор с родным отцом. Как звенит воздух, когда смотришь тому в глаза, глаза, по которым не поймешь и не предугадаешь последующие действия, смотришь и понимаешь, что твоя такая драгоценная, такая единственная, такая неповторимая жизнь зависит сейчас даже не от любого неверного движения, - от любого взмаха ресниц. Тот, кто не знает, как вывернут ты наизнанку от этих, казалось бы, ничего не значащих, разговоров, как дрожат пальцы, запутываясь в волосах, обхватывая плечи случайных партнерш. Теперь, после всего, только с закрытыми глазами. Чтобы не представлять. Чтобы легче было представить.

Теперь ему больше некуда ходить и не в ком черпать тепло, нейтрализующее яд, которым насквозь пропитан Малфой-Менор. Он редко видит ее, только в Большом Зале и на уроках, но она никогда не бывает одна, как будто защищаясь от кого-то невидимого, цепляется за друзей вокруг. И уже они щедро отдаривают ей то тепло, которое она успела раздать. Ему хочется верить, что это было легко, ведь всего у нее было вдвойне. Поттер не выпускает ее руку, когда рядом, и вид их переплетенных пальцев режет сердце Драко острой бритвой. Но настоящей пыткой стало для него видеть ее с Луной Лавгуд. Более чем странная девица, недоразумение факультета Рэйвенкло, отличающаяся страстью к небылицам и совершенно безумным шапкам, в последнее время любимая собеседница Грейнджер.

Драко не ревнует так не то, что к Поттеру, он не ревнует так даже к Джастину Финч-Флетчли, который последнее время подозрительно часто ошивается вокруг нее с какой-то глупой улыбочкой на лице. Они беспокоят его, но не более. Лавгуд же Драко хочется убить. Сжимая кулаки до синих полукружий от ногтей на ладонях, он наблюдает, как Грейнджер склоняет голову к левому плечу, слушая пространные монологи ненормальной девицы. Как бродит по лицу рассеянная улыбка, когда она представляет то, о чем ей рассказывают. Как задумчиво она накручивает на палец прядь волос, обдумывая ответ или какую-то фразу. Как прикусывает губу, сдерживая недоверчивую усмешку.

Это все так знакомо Драко, знакомо до мельчайших деталей, вплоть до того, что он просчитывает все движения Грейнджер на три шага вперед. Просчитывает и воет от боли, вспышками пронизывающей его. Он сам лишил себя всего этого, добровольно отдал возможность дотрагиваться до чуда, дышать рядом, ловить взмахи пушистых ресниц. Поменял на внутренний комфорт, но, Мерлин, как же он просчитался! С той ночи они не разговаривают. Грейнджер каким-то чудом ухитряется не пересекаться с ним даже по делам старост. И что самое удивительное – Драко Малфой больше будто бы не существует для Поттера и Уизли. Он даже не может решить, что для него лучше: бесконечные изматывающие издевательства друг над другом, или этот взгляд сквозь, которым они теперь смотрят, случайно сталкиваясь в коридорах. Он абсолютно не заблуждается на свой счет – они все знают. Знают, и мстят за нее так, как умеют.

На прошлой неделе Дамблдор устроил им мини-турнир по квиддичу – бальзам на израненную душу команд – за звание Короля Весны. Судя по Трелони, которую натурально распирало от гордости, идиотская идея принадлежала именно ей. Не иначе как углядела в своих чашках, что это будет полезно для поднятия настроения студентов. Три матча в своей группе и матч-финал. Безусловно, - Гриффиндор-Слизерин. Безумный матч, наверное, самый короткий за всю историю школьных игр. Матч, закончившийся буквально в двадцать минут, когда Поттер изящно сделал вид, что не заметил снитч, зависший у него под носом. Снитч, который Драко не мог не взять. Первый выигрыш за шесть лет противостояния. Позорный выигрыш. Вчистую слитый матч.

Весь ужас победы Драко осознал лишь на земле, увидев лицо Поттера, искрящееся торжеством – Король Весны имеет право выбрать любую девушку для роли королевы, девушка оставляет за собой право отказа. Увидел и понял, что попал в вилку: даже если осмелится пригласить на глазах у всей школы, не вынесет холодного "нет". Всю ночь на балу он протанцевал с Панси Паркинсон, которой стоило большого труда сдерживать самодовольную улыбку. Грейнджер же не явилась даже на официальную часть.

Драко захлопывает книгу, поднимаясь со ствола поваленного дерева. Бесполезно – он все равно не видит ни строчки. На всю страницу только лицо Грейнджер, ее глаза, ее губы, растягивающиеся в улыбке от какой-то его особенно удачной шутки.

- Черт возьми! - злится он, встряхивая головой в безуспешной попытке прогнать видение. – Черт возьми, Грейнджер, почему все так сложно!

Он лукавит и ненавидит себя за это. Для нее все было еще сложнее, но она нашла в себе силы признать то, что происходит, не придумывать для этого каких-то оправданий и красивых оберток, а просто сказать ему. Не побоялась насмешек. За что и поплатилась. А он… Он стонет по ночам в подушку, не в силах перестать видеть ее во сне. Его тошнит от комка в горле, который не исчезает с той ночи, выворачивает от собственных чувств, которые давно ему неподвластны. Он задыхается без нее, без ее энергии, без уверенности, исходящей от нее, позволяющей ему поверить, что он сможет все, чего бы ни захотел.

- Все, хватит, это уже просто смешно, - недовольно бурчит он книге и решительно направляется к замку. Нужно немедленно найти Паркинсон и сделать с ней все то, что сегодня во сне он вытворял с темноволосой девчонкой, мучающей его любую минуту из двадцати четырех часов, имеющихся в сутках.

Решительности хватает ровно до лестницы, по которой поднимается она. С теми самыми волосами, в той самой мантии. Одна. Без Поттера, без Лавгуд, без младшей Уизли, которая теперь имеет обыкновение приклеиваться к Грейнджер по вечерам, когда та до посинения торчит в библиотеке. Сейчас же она совершенно одна. В руках сумка с книгами – ну, конечно, куда же еще вечером может направляться Грейнджер. Либо в библиотеку, либо к профессору Макгонагалл.

Он долго не может решить – верить ли собственным глазам, а потом, повинуясь какому-то секундному порыву, не задумываясь о последствиях, бросается за ней через две ступеньки, молясь лишь о том, чтобы лестница не вздумала поменять направление до того, как он достигнет цели. Успевает. Задыхаясь, хватает за плечи, рывком поворачивая к себе. И со странным удовлетворением видит в ее глазах страх. Наконец-то! Хоть какое-то проявление эмоций по отношению к нему. Невыносимо, когда ее глаза скользят по нему, словно по пустой стене. Она пытается вырваться, но он держит крепко.

- Почему ты теперь сидишь спиной к окну на обеде?
- Что? – она, как обычно, ожидает чего угодно, но он, тоже как обычно, умудряется обойти ее предположения.
- Повторяю вопрос, Грейнджер. Почему ты сидишь спиной к окну?
- Ты совсем свихнулся, Малфой? Какое тебе дело до того, как и где я сижу!
- Ты сидишь спиной к нашему окну! К моему! – рычит он, теряя контроль от ее близости, такой уже давно забытой, но от этого не менее желанной. Встряхивает ее за плечи. – Чтобы не видеть меня?!
- Иди к черту, Малфой! Отцепись от меня! Ты уже переходишь все границы, придурок несчастный, совсем одичал в своем...

Договорить она не успевает, потому что именно в этот момент Мерлину угодно, чтобы лестница начала свое движение. Проклятая лестница! Благословенная лестница! Грейнджер уже почти сошла с нее и теперь, поневоле, теряет равновесие и вынуждена ухватиться за него, чтобы не упасть. Он не упускает шанс воспользоваться этим и крепко прижимает девушку к себе. И в его объятии столько невыраженного чувства, столько отчаянной страсти, что она забывает о необходимости отталкивать его...

Лестница перемещается к совершенно противоположному крылу замка, и когда они сходят с нее, он все еще не в силах отпустить ее, прервать контакт, а она не может оторваться от его глаз, которые впиваются в нее, просверливая до самой глубины. Мерлин, как же она скучала по его глазам, по его рукам, по запаху, по телу, скрытому мантией. Как же она жила без этого всего, как смогла не сойти с ума после той ужасной ночи в башне.

Тогда она практически приползла в гостиную и ткнулась в плечо Рона, как побитая собачонка. К чести друзей, они не стали расспрашивать и упрекать. Молча сидели рядом, поглаживая по волосам, шепча что-то невразумительное и неважное про отмененный квиддич и шоколадных лягушек. А когда первые лучики солнца немилосердно забили в лицо, она поднялась с колен и, переводя глаза с одного на другого, твердо сказала лишь одно слово: «Все». И вопросы остались незаданными, и больше не требовалось рассказов, и не нужно было пояснять, что именно она так решительно оборвала сейчас.

И потянулось время, полностью захватившее ее в свой круговорот. Поначалу она старалась бороться, старалась продержаться на том запасе энергии, которую получила за все время общения в башне. Но все когда-то заканчивается без подпитки, и вскоре страх и неуверенность, так надежно упрятанные с помощью Малфоя, начали поднимать голову и осторожно пробовать исследовать территорию. Она спасается так, как может. Библиотекой, дополнительными занятиями, изматывающими дежурствами. Хуже всего приходится по вечерам, когда шальным водопадом затапливает нестерпимое желание подняться в башню, прикоснуться к знакомым стенам, опуститься на пол возле окна, представить себе, что вот-вот, спустя пару минут, поднимется он и насмешливо, так насквозь знакомо, протянет, что ее пунктуальность развивает в нем комплекс неполноценности. А она возмущенно фыркнет в ответ, что Малфоям не могут быть знакомы такого рода терзания.

Пару раз она действительно поднималась туда, когда была доподлинно уверена в его отсутствии в замке. То, что она находила, явно подтверждало, что он по-прежнему проводит там почти каждую ночь. Однажды она обнаружила следы крови на стене рядом с их любимым местом, а наутро, за завтраком, разглядела его сбитые костяшки. Она специально тогда пропустила всех, чтобы столкнуться с ним в дверях, но он лишь хмуро зыркнул на нее и, не оборачиваясь, пошел на улицу.

Конечно же, ей очень помогают друзья. Рон, Гарри, Джинни, мальчишки и девчонки, которые входили в состав знаменитого Отряда Дамблдора, а теперь негласно состоявшие в Ордене. Но настоящим спасением стала для нее Луна Лавгуд, которая однажды нашла Гермиону все в той же Башне Астрономии и два часа развлекала ее небылицами из журнала отца, деликатно не замечая льющихся по лицу девушки слез. С тех пор Луна не оставляет ее одну надолго. Поразительно, но чем-то она напоминает Драко. Безудержной ли верой в собственную правоту, безудержным ли желанием жить. Глядя в прозрачные глаза Луны, Гермиона видит огонь, так похожий на огонь в глазах Драко. Слушая ее голос, слышит тот энтузиазм, который помогал ему идти против всех. Именно Луна просидела с ней всю ночь бала в честь Короля Весны, бесхитростно заявив о том, что искренне сочувствует Драко Малфою, попавшему в такую неприятную ситуацию.

- Неужели бы ты согласилась? – довольно резко осадила она вскинувшуюся было Гермиону.

Та, опешив от нетипичного поведения Луны, но, признавая ее правоту, только молча помотала головой.

А Драко все больше уходит в себя. И все больше мрачнеет по возвращению из дома. Обиженное сердце Гермионы не желает признавать жалости, но все без толку. Да и что оно знает о нем, это глупое сердце. Разве оно может видеть и понимать то, что видит и понимает сама Гермиона. Смеясь и плача от этих диалогов с собственным сердцем, от того, как сильно злится она на себя, невесело усмехается по вечерам своему отражению в зеркале. «Свободная койка в клинике Святого Мунго для вас, мисс Грейнджер, найдется всегда, только намекните кому-нибудь, о чем именно вы так сердито бормочете себе под нос».

Она злится, но не теряет его из виду ни на минуту, и видит его бешеные глаза, когда Джастин Финч-Флетчли слишком часто и близко склоняется к ее уху, шепча о чем-то. Видит, как он сжимает кулаки, наблюдая, как спокойно Луна может подойти к ней на обеде, взять под руку, вызвать смех какой-то шуткой или очередной небылицей. Видит его осунувшееся лицо с синяками под глазами после очередной бессонной ночи в башне.

И сердце разрывается. Разрывается между обидой и жалостью к нему. К нему, такому запутавшемуся, такому раздавленному пониманием собственной ошибки, сгибающемуся под грузом осознания, что исправить ее нет практически никакой возможности. А по ночам ей снятся кошмары. Страх и ужас ожидания вернулись и она отчаянно цепляется за руку Гарри, который теперь практически не оставляет ее одну, с затаенной в глазах болью замечая, как напряженно она следит за Малфоем и его передвижениями.

Смешная мальчишеская месть на турнире за звание Короля Весны, придуманная ими, чтобы наглядно показать ей сущность Малфоя, только сильнее убедила ее в правильности собственных выводов. Она видела, как физически плохо Драко, стоявшему со снитчем в руке и испытывающему, похоже, лишь одно желание, - запустить шустрым шариком Гарри прямо по голове. «Мерлин! – кричало ее сердце, - только пусть он молчит, пусть он молчит!» И он промолчал. Побелевший от напряжения, избегая смотреть на нее, сверлил тяжелым малфоевским взглядом Гарри, который невозмутимо глазел в ответ, демонстративно обняв Гермиону сзади за плечи.

И Драко сломался, она отчетливо видела промелькнувшее в его глазах решение. «У тебя, конечно же, есть подходящее платье! - грубо бросил он Панси Паркинсон, широко распахнувшей глаза от недоверия и негаданного счастья. – Так приготовь его, моя королева должна блистать!»

- Рад за тебя, Малфой, ты возвращаешь себе былую ловкость! – издевательски крикнул ему вслед Рон. Гермиона дернулась в руках Гарри, но Драко не удостоил их даже поворотом головы. И еще долго она провожала глазами его сгорбленную фигуру.

С тех пор он очень редко попадается ей на глаза, да и подозрительное затишье в войне дало им долгожданную передышку. Гермиона радуется возможности подготовиться к экзаменам, и проводит в библиотеке все свободные вечера. А теперь он стоит, прижимая ее к себе железной хваткой, и у него такие сумасшедшие, кричащие обо всем глаза, что она понимает – еще чуть-чуть, еще капельку, и она сдастся, уткнется в его плечо, обхватит руками и закричит, какая же он сволочь, раз посмел так надолго оставить ее одну. Она изо всех сил сжимает виски пальцами и отчаянно мотает головой, пытаясь найти возможность хоть на один шаг отодвинуться от пропасти, в которую ее тянут его умоляющие глаза.

- Малфой, пожалуйста, - ее голос едва слышен, - отпусти меня, пожалуйста.
- Грейнджер, - шепчет он, не обращая внимания на ее слова, - Грейнджер, Грейнджер, Грейнджер...

Его руки беспорядочно ощупывают ее лицо, как будто бы пытаясь удостовериться, что это – действительно она, что он вновь может дотрагиваться до нее, чувствовать ее прерывистое дыхание, которое будит в нем то, что он так долго и тщательно контролировал, забивал вглубь себя. Теперь уже нет ни сил, ни необходимости сдерживать рвущиеся наружу чувства.

- Мерлин, Грейнджер! - стонет он, обхватив ладонями ее лицо. – Как же я скучал по тебе! Я чуть с ума не сошел, Грейнджер, черт тебя возьми!

Ошеломленная признанием, она успевает лишь вдохнуть, чтобы ответить что-то. Но он больше не сдерживается и начинает покрывать лихорадочными поцелуями ее лицо, спускается губами по шее, дурея от тихих протяжных стонов, чувствуя, как она цепляется за его плечи, чтобы не упасть. Дикое желание видеть ее глаза накатывает шквальными волнами, и он обхватывает ее шею теплой рукой, притягивая к себе, ловит губами ее прерывистое дыхание, погружаясь в водоворот эмоций, бьющих из ее глаз.

- Малфой... пожалуйста... – она не собирается ничего скрывать, она вся как на ладони, со всеми своими чувствами, всеми желаниями.

Обхватывает его за шею и подается навстречу так страстно, что он больше не медлит, приподнимает ее подбородок и накрывает губами ее губы, скользит языком в рот, выплескивает в этот долгожданный поцелуй все свое неистовое желание обладать ею, и мысли кончаются, вылетают из головы, и во всем окружающем мире остаются лишь ее губы, так доверчиво раскрывающиеся навстречу.

Сейчас друг для друга существуют лишь они. Нет войны, нет мира, нет Волдеморта и Дамблдора, нет ни Гарри, ни Рона, ни Паркинсон, нет даже Джинни Уизли, наблюдающей за ними из-за поворота...
Глава 6


Дорогие читатели!
Перед Вами последняя глава вместе с крохотным эпилогом. Я совсем немного изменила ее, надеюсь, теперь станет более понятно, как, почему и чем закончилась эта история. Еще раз огромное спасибо всем Вам за внимание, терпение, отзывы, критику и все-все-все. Надеюсь, моя AU не слишком утомила Вас =)
Большущее спасибо милой Gracey за то, что избавила меня от кошмара с запятыми.
И отдельное спасибо дорогой и любимой Айлинке за поддержку, вдохновение и подстегивание к работе =)
Теперь фик окончательно закончен, до новых встреч =)

If only I could turn back time...

- Какого цвета твое счастье, Малфой?

Он сидит на своем любимом месте напротив окна, привалившись к стене. Выпускает струю дыма, пронизывая аккуратные колечки. Глаза полуприкрыты, но этого достаточно для того, чтобы видеть ее тонкую фигуру напротив, волосы, в которых путаются последние лучики заходящего солнца, скрещенные на груди руки. Она не улыбается, задавая свой вопрос, для нее все это почему-то важно.

- Малфой?

Он молчит, не отрывая от нее глаз. Сейчас она удивительна. Чуть напряженное лицо, прикушенная в ожидании ответа губа, склоненная на бок голова и отблески заката, превращающего ее в фею из его старой детской книги.

Какого цвета его счастье? Он не может ответить, потому что оно слишком разное и для такого еще не придумали в палитре названия. Цвета золотого снитча, который он когда-то держал в руке на тренировках. Цвета черных глаз его филина с посылкой из дома. Цвета шелковых серебристых простыней в его спальне. Цвета зеленой молодой травы у озера. Цвета оранжевых искорок костра откуда-то со стороны огорода Хагрида. Его счастье цвета вот этого бледно-розового заката в ее каштановых волосах, цвета черно-белой клетки ее простой школьной юбки под мантией. Ее цвета. Красного, каштанового, темно-коричневого. Цвета корицы в горячем утреннем шоколаде. Цвета бежевой коры молодых деревьев. Цвета теплоты ее тела, которое он сжимает в руках. Цвета протяжности ее стонов, когда он целует ее. Теперь никто не запрещает и он дотрагивается до нее постоянно, чтобы проверить – здесь ли, не мерещится ли.

- Малфой! – она притопывает ногой в нетерпении. – Что ты молчишь? Я же задала вопрос!

Он вскакивает с пола и нависает над ней, заключая в плен расставленных по обеим сторонам от нее рук. В который раз он теряет голову от ее близости, такой манящей, такой изматывающей, такой притягательно-доступной. В который раз вдыхает ее запах – утренней свежести весеннего ветра.

Она сдавленно выдыхает, встречая его настойчивые, трепетные губы. До сих пор иногда кажется, что все это происходит не с ней. Вот уже несколько недель она не может адекватно осознавать реальность. Все по-прежнему, но едет сознание от случайных встреч в коридорах и робких касаний рукавами, от того, как он едва ощутимо дотрагивается до волос, проходя сзади в классе. От того ноющего, тянущего чувства неизвестности по утрам – как он поведет себя за завтраком, как посмотрит, что скажет. От напряженного, будоражащего кровь ожидания в любой момент ощутить на талии его руки, требовательно, нетерпеливо притягивающие ее к себе. Почувствовать его губы, покрывающие ее поцелуями, плавно перетекающими в один, такой долгий, такой глубокий, такой властный и нежный, что она удерживается на ногах только благодаря его объятиям.

Она с трудом узнает себя. Где та скромная девушка, краснеющая при слове «прижаться». С ним она забывает, что такое стыд и смущение, с ним почему-то все так просто, так естественно. Так легко посреди разговора притянуть его к себе, залезть под рубашку, провести полоску нежными пальчиками по шраму на предплечье. Очертить пальцами твердо сжатые губы, приоткрыть их, услышать, как он замирает, задыхается от ее прикосновений, увидеть, как он смотрит, как еле сдерживается, чтобы не напугать…

- Грейнджер, - шепчет он, проводя пальцами по губам. – Пора вставать…

Она открывает глаза. За окном давно ночь. В его руках тепло и уютно. Серые глаза смотрят внимательно, настороженно, как всегда, когда она просыпается рядом с ним.

- Перестань, - шепчет она в ответ. – Перестань ждать, что я о чем-нибудь пожалею.

У портрета Полной Дамы он долго не может отпустить ее. Поцелуи становятся все требовательнее, руки все настойчивее, дыхание все более сбивчивым и хриплым. Мерлин, как же тяжело, как невыносимо больно выпускать ее из рук, как опустошены они оба друг без друга, какой холодной, длинной кажется ночь. Он никогда ничего не говорит на прощание, не желает спокойных снов, коротким быстрым поцелуем на миг приникает к губам и уходит, не оглядываясь. Знает, что она провожает его глазами до самого поворота.

А в гостиной ее ждет Гарри. Всегда только он. Не Рон, который вежливо и холодно держит нейтралитет. Не Джинни, которая не сказала Гермионе ни единого слова, кроме самых необходимых, с того поцелуя в коридоре. Только Гарри. Он устало поднимает на нее глаза, а она молча садится рядом. Гарри… Кто лучше нее знает, как ему тяжело, как больно и страшно за друзей, как стыдно перед ними. Он ни разу не упрекнул ее, и только белеющие костяшки пальцев при виде Малфоя выдают его с головой. Однажды, в самом начале, они столкнулись у озера. Побледневший Драко упрямо сжимал обеими руками ладошку Гермионы и вызывающе поглядывал на красного от бешенства Рона. А она понимала, что уже не посмеет вмешаться, если сейчас снова завяжется драка. Но Гарри лишь чиркнул спичкой, прикуривая, и коротко кивнул в их сторону, уводя кипящего от возмущения друга. В тот вечер он ждал ее в гостиной в первый раз.

- Почему, Гермиона? – тихо спросил он, когда она робко присела рядом. – Почему так?
- Наверное, потому, что с ним нельзя по-другому, Гарри. Или совсем никак или вот так, без остатка. Не помня себя...
- Герм...
- Не надо, Гарри! – она прижала дрожащие пальцы к его губам, заставляя замолчать. – Просто почувствуй его! Тебе сложно понять, так и не нужно! Его нельзя понимать... Только чувствовать... По-другому не получится, а ты ведь не можешь, Гарри, я знаю... ты не можешь не почувствовать...

Сегодня его молчание какое-то особенно тяжелое. Напряжение витает в воздухе, и Гермиона решает, что лучшим решением будет сейчас оставить его одного.

- Почему вы прячетесь?

Она вздрагивает от неожиданного вопроса. У Гарри очень внимательные глаза, самую капельку изучающие. Почему? Гермиона недоуменно поднимает брови – ей кажется, что ответ очевиден. Так повелось с самого начала, - о встречах с Драко не знал никто. И так и не узнал бы, если бы не та драка в башне.

- Ты говорила, что ничего не боишься рядом с ним. Тогда почему вы прячетесь?

Как же объяснить ему. Как объяснить, ведь он сам прекрасно знает, что любой день может стать последним, любой час, любая минута рядом может завтра уж не повториться. И как не хочется тратить время на объяснения, на защиту, на предугадывание пакостей, которые последуют неизбежно, на чужую ненависть, которой в их жизни и так достаточно, чтобы позволять приумножать ее. И она не находит правильных слов, чтобы сказать, как ей все неважно сейчас. Все, кроме серых глаз, таких уверенных; сильных рук, таких надежных; теплых губ, таких страстных и настойчивых.

- Гарри, - отчаянно цепляясь за его плечи, шепчет она. – Пожалуйста, прости меня, я не могу по-другому, не могу...

Он молча вытирает ее слезы. Кого винить в том, что защиту она нашла совсем в другой правде. Да и настолько ли уж она другая, эта самая правда. Остается только надеяться, что Малфой понимает, что получил.

***

Малфой понимает. Поэтому предпочитает не задумываться на этот счет. Он давно даже перед собой не притворяется, что это всего лишь физическая потребность – быть с ней. Но и дать точное определение тому, что происходит с ним, не может. Любовь? А что это такое? Если желание постоянно видеть ее, слушать негромкий голос, дотрагиваться, целовать, если готовность защищать ее ото всего, что приближается к ней ближе, чем на пару метров, - если это любовь, тогда да, он любит Гермиону Грейнджер.

Любовь – слишком сильное слово для него, слишком жестокое и поглощающее, он не может заставить себя произнести его и бесконечно благодарен ей за то, что она не загонят его в узкие рамки этого штампа и никогда не спрашивает, зачем все то, что происходит между ними. А он живет здесь и сейчас. Потому, что слишком дорога для него каждая минута и он никому не отдаст свое упрямое каштанововолосое счастье. В том, что это – его, он даже не сомневается. Тогда, рядом с лестницей, громовой голос Джинни Уизли обрушился на них карающим мечом – она вполне взрослая и спокойно может отличить обоюдное желание от принуждения.

- Гермиона, почему? Почему? – ее расширенные глаза скользят по лицу поникшей девушки, которую Драко и не подумал выпустить из рук.
- Джинни... я... я потом все тебе объясню... хорошо? Мы поговорим потом...
- О чем здесь говорить, - голос Уизли дрожит от отвращения, лицо белее мела, - все и так ясно.

И лишь когда ее шаги стихают в коридоре, Гермиона поворачивается к Драко. Он напряженно вглядывается в ее лицо в ожидании приговора. Но она молча утыкается ему в плечо, стискивая руками так крепко, как может. И он делает то, что хочет сделать уже очень давно, - подхватывает ее на руки и уверенными шагами движется к Башне Астрономии. К их башне. «К черту... к черту все... - шепчет он, прижимаясь губами к ее виску, - и всех к черту...»

И снова исчезает все вокруг. И снова остаются лишь ее руки, такие пылающие ладони на обнаженной коже, лишь ее глаза, такие огромные, глубокие, на дне которых плещется его отражение, лишь ее губы, закушенные до крови, приливающей к ним, лишь этот прерывистый шепот, глотая окончания в словах, задыхаясь на выдохе, нет, я не хочу, чтобы ты просила, просто скажи, мне нужно это услышать, скажи, что не хочешь, чтобы я останавливался...

А потом, после этого бешеного, сумасшедшего полета, после этой нереальной пляски душ и тел, все еще сквозь сон, не понимая толком, где она, произнесла шепотом его имя.

«Драко...»

Он замер. Сердце заколотилось. И, наверное, именно в этот момент все встало на свои места, мозаика сложилась в один понятный узор, головоломка решилась, лабиринт открыл тайны, и всему этому было одно имя, простое девичье имя, которое он осторожно, пробуя на вкус, выдохнул в ее приоткрытые губы: «Гермиона...»

Драко останавливается на полпути к слизеринским подземельям. Выдохнув ее имя, он подвел черту. Больше нет дороги назад, одноколейка, а сзади завал. Можно двигаться только вперед, он понимает это очень отчетливо, вперед и вместе. Девчонка-судьба, в которую Грейнджер не верит, сделала ему очень дорогой подарок, и он знает, что за такие подарки платят не золотом. Ему бы бежать от нее, но слишком пьянящие у нее губы, слишком глубоко она проникает в него, слишком уверенно остается там, где ей, казалось бы, не было, нет и не будет места. Ни на что не рассчитывая, он получил все. Но может ли он что-то дать взамен.

- Ты не дефективный, Малфой! Нет! – она запрещает ему даже вскользь упоминать тему о невыносимой тяжести некоторых подарков. – Ты замерз просто в своих подземельях. У вас же совсем не топят. Замерз, а никто пока не смог согреть, так, чтобы тебе стало жарко, слишком жарко одному в этом тепле, чтобы ты захотел отдать его еще кому-то.

Он лишь усмехается, глядя в ее пылающие глаза. Усмехается и вытаскивает очередную коробку со сладостями из Хогсмита. Ему нравится наблюдать, как из строгой учительницы она превращается в большого ребенка, дорвавшегося до чего-то запретного.

- Сладкое - зло, Грейнджер, - насмешливо цедит он, небрежно опираясь на стену.
- Тогда перестань носить мне конфеты!
- Не могу, я слишком вредный для этого.

Обычно на этом месте она кидает в него коробкой. Обычно промахивается. Обычно он не дожидается второй попытки и целует ее, а потом…

- Мистер Малфой!

«Как хорошо, что у нас уже есть свое «обычно», - додумывает Драко мысль, недоуменно уставившись на своего декана. Профессор Снейп раздражен и нахмурен, впрочем, это его обычное состояние. Хотя... что-то не так. В глазах «железного» профессора беспокойство и чуть-чуть страха. Выясняется все довольно быстро – через пару часов Драко должен ехать домой.

- Профессор...
- Сожалею, мистер Малфой, надеюсь, это ваше последнее поручение.
- Но...
- Я... я передам мисс... кхм... все будет в порядке, Драко. Ни о чем не беспокойся.

И лишь в карете он понимает, как наивны они в своей уверенности сохранения тайны, как ничтожны их попытки скрыть хоть что-то от чужих глаз. И возникающее решение уже не кажется таким тяжелым, таким опрометчивым, таким опасным. «Я все скажу ей, когда вернусь, - думает он, улыбаясь. – Скажу, что мы больше не будем прятаться, скажу, что не хочу и не могу без нее. Конечно, она заупрямится, – Мерлин, это вообще самая упрямая девчонка из всех ныне живущих! – но согласится». Завтра. А сегодня он лишь заберет нужные бумаги из сейфа отца. Это будет легко. В Малфой-Меноре сейчас лишь домовые эльфы. Это будет сложно. Потому что не Ордену и не его членам нести на себе тяжкое осознание слова «предатель». Согласившись передавать для них через Снейпа кое-какую информацию, Драко встал на путь, сулящий большие перемены и еще большие неприятности. Наверное, лишь сам профессор, дважды прошедший по этому пути, понимает, чего стоило Малфою такое решение. И это будет ... правильно. Потому, что в последний раз. И потому, что завтра он скажет обо всем девочке с глазами цвета его счастья. Не ради нее он пришел в Орден, но она – причина, по которой он останется.

Он бесконечно уверен в своем «завтра», и, пока поднимается в дом, осторожно проходит в отцовский кабинет, бесшумно и быстро открывает секретный шкаф, думает лишь о ее глазах. Поэтому не сразу ощущает на себе пристальный взгляд.

- Доброе утро, сын. Я ждал тебя, - невозмутимо произносит Люциус Малфой и его серые глаза, так похожие на глаза Драко, не выражают ровным счетом ничего.


***

Утро врывается в спальню Гермионы с высоким нервным голосом Лаванды Браун, которая требует, чтобы подруга немедленно открыла глаза и ответила, как долго еще ей, Лаванде, ждать свой завтрак. Гермиона мучительно соображает, что от нее хочет возмущенная девушка в изголовье кровати. Традиции. Да, традиции нельзя нарушать, потому что их слишком мало. Они придумывают свои, новые, смешные и милые, как, например, завтракать вместе.

Лаванда подгоняет ее и так очаровательно злится, что в Большой Зал они буквально вкатываются, хохоча и щекоча друг друга, но смех замирает на губах Гермионы мгновенно, лишь только она видит лицо профессора Снейпа, его глаза, вспыхивающую в них безумную надежду, угасающую от того, что не тот, совсем не тот студент решил все же прийти на завтрак.

«Малфой...»

Его нет ни за завтраком, ни за обедом, ни на сдвоенных Зельях, ни в коридорах, по которым она бесцельно бродит целый день, тыкаясь во все углы беспомощным потерявшимся щенком. К вечеру она срывается в башню прямо с ужина, потому, что больше не может наблюдать, как дергается голова профессора в сторону почти ежеминутно открывающейся двери. В башне лишь пустота. Такая гнетущая, давящая, переполненная опасностью. Гермиона бесцельно мечется из угла в угол, вспоминая, о чем он говорил ей в последний вечер. Не собирался ли домой. Не назначена ли какая-то долгая отработка. Нет ли дополнительных занятий. Она понимает, что обманывает себя, но не может допустить мысли, что с ним что-то случилось. И когда слышит шаги на лестнице, забывая осторожность, бросается к двери и нос к носу сталкивается с профессором Зельеварения, выражение лица которого подводит жирную черту под попытками успокоиться и мыслить адекватно. «Вот и все, - думает она, сползая по стене, - вот и все, Драко». Но руки Снейпа, подхватывающие ее, пусть и не такие нежные, как у Малфоя, по силе не уступят никому, а его взгляд полон решимости.

***

В последний раз он уже не поднимается. Сквозь большие окна кабинета отца пробиваются розовато-коралловые лучи заката, и на миг ему кажется, что когда исчезнет за парковыми деревьями последний луч, темнота уже не отпустит его. Никогда. И теплый завтрашний день начнется без него.

«Как глупо, - думает он, - как бездарно, мать его, прошло время».

Тень отца вновь нависает над ним. В воздухе, кажется, все еще висят едкие, уничтожающие слова о предательстве, достоинстве и чистоте крови. Передышка кончилась, и круцио выжигает изнутри каленым железом, но Драко – странно – уже почти не трогает боль.

«Вот и все. Кому я хотел доказать что-то? Отцу? Грейнджер? Чертову Поттеру? Хрен. Себе. И ведь доказал, только почему же никто не предупредил, что это – самый дорогой пункт меню».

С усилием открыв глаза, он упрямо смотрит отцу прямо в зрачки. Люциус Малфой постарел. Нет, у него все то же молодое лицо пугающей холодной красоты. Его длинные белокурые волосы по-прежнему блестят. Его осанка по-прежнему величественна. Но в глазах поселилась старость. Не мудрость, не знание, а именно дряхлая старость. Казалось бы, его душа устала жить, но все еще подчиняется приказам тела. Он встречает взгляд сына спокойно и поднимает палочку.

«Вот и все», - в последний раз устало думает Драко. Невозможно поверить, что где-то в мире есть Хогвартс, и Запретный Лес, и Башня Астрономии, в которой сейчас ждет, кусая губы, худенькая девушка, дрожащая от ветра и страха. «Забывай меня, Грейнджер, - шепчет он разбитыми губами. – забывай меня, это будет просто…» В голове не укладывается, что теперь кто-то другой будет сжимать ее в руках, теплую, полусонную, доверчиво упирающуюся лбом в плечо. Что кто-то другой, более смелый, более решительный, не связанный никакими чужими ожиданиями и надеждами, не мучающийся выбором, будет шептать ей какие-то нужные и правильные слова.

Губы отца шевелятся, произнося заклинание, и Драко впивается зубами в ладонь, чтобы не кричать слишком громко. Он уже не слышит, как рушится защита Малфой-Менора, не видит, как изумленно поднимаются брови отца, не чувствует, как слабеет заклятие. «Мое счастье твоего цвета, Грейнджер», - шепчет он той, чье лицо расплывается перед его глазами в жуткой кровавой дымке заходящего солнца.

***

«Малфой!»

Гул голосов прокатывается по Большому Залу, когда она вскакивает из-за стола, опрокидывая на себя стакан с тыквенным соком, и, прижимая руки к груди, стоит, пока он медленно, прихрамывая, идет к своему столу. Стоит на глазах у четырех факультетов, под перекрестным огнем взглядом друзей и врагов. Стоит, не пряча слез и счастливой улыбки, стоит вопреки всем и самой себе. Стоит его маяком, его щитом, его опорой. Стоит ради него. Ради себя. Ради них.

И в сердце у Драко теплеет...
Hosted by uCoz