Под заклятьем Люциатус
Автор: Fidelia (Fidelia2@yandex.ru)
Бета: Ledi_Aribet (lady_aribet@slashfiction.ru)
Дата выпуска: 08.01.2006
Категория: э-э-э... типа слэш, хотя если вы ценитель слэша покрепче, для вас это будет джен ))).
Рейтинг: PG-15
Жанр: сама не знаю, что за жанр, пусть будет ангст
Пейринг: малфойцест
Саммари: «Женщина – что она вообще понимает в мужских играх? Кто может понять мужчину, как не другой мужчина? А тем более отец.» POV Драко.
Дисклеймер: если Ро узнает, что это её, она убьёт себя ап стенку. Но, тем не менее, это так.
От автора: гигантское спасибо Renshi Lucifer за слово «Люциатус», без которого этот фик не состоялся бы )).
Примечание: Фик написан в подарок Ledy_Aribet, если кто и является malfoyslover в большей степени, чем я, то это она )).
Примечание беты: Бета несказанно рад, что смог превзойти своего Автора хоть в чем-то.
Под заклятьем Люциатус
Я не знаю, когда именно это началось, в общем-то, это не столь важно, а теперь и вовсе не существенно – отец всё равно в тюрьме. Возможно, я уже появился на свет ненормальным, близкородственные браки накладывают свой отпечаток, знаете ли. Иногда я стараюсь проанализировать природу своего влечения и начинаю вспоминать то, что ярче всего отложилось в памяти. Не знаю, зачем я это делаю, может, я просто хочу оправдать себя? Вроде бы мои противоестественные чувства имели под собой твёрдую почву, и это вовсе не плод моего больного воображения. Или же это просто нежелание забывать отца, отбывающего пожизненный срок в Азкабане? Я расслабляюсь, прикрываю глаза и начинаю вспоминать о том, чего, возможно, никогда и не было.
***
Мне четыре.
Погода стоит чудесная, конец мая. Дождя давно не было, но густой воздух напоён тяжёлым ароматом акации, в изобилии растущей в Поместье. Скоро будет гроза.
После ланча я люблю убегать от матери и прятаться в голубой гостиной, под столом, накрытым длинной скатертью до самого пола. Мать делает вид, что никак не может найти меня. Она медленно ходит по комнате, открывает дверцы шкафов, поднимает крышку рояля, даже выглядывает в приоткрытое окно и время от времени зовёт меня: «Драко, Дра-а-ако-о-о-о», но я не откликаюсь – это часть игры. Я тихо, как мышонок, сижу под столом. Один Мерлин знает, как мне хочется рассмеяться, выскочить из-под стола как боггарт из шкафа и закричать: «Надо же, какая ты, мама, глупая, везде посмотрела, а под стол-то заглянуть и забыла!» Но я сижу, зажав ладошками рот и с трудом подавляя рвущийся наружу весёлый смех.
Снизу слышится какой-то шум, эльфы суетятся и кому-то докладывают о состоянии домашних дел, отчитываются дрожащими голосками, опасаясь хозяйского гнева.
Отец приехал! Я готов выскочить из-под стола, побежать ему навстречу, но мне что-то мешает... Словно некое упрямство рождается во мне, я не хочу демонстрировать отцу, как я скучал по нему все те три дня, что его не было дома. Пусть он сам придёт ко мне, пусть. Почему это я всегда должен бежать к нему навстречу?
Я слышу шаги, шуршащие по густому ворсу ковровой дорожки, судя по бодрому голосу, отец доволен. Я уже готов вот-вот выбраться из своего убежища, но меня что-то удерживает. Капризы? Отец подходит к матери и целует её, я не вижу этого, но догадываюсь по звуку, по тихому грудному смеху мамы, по нежным ноткам в голосе отца. Они о чём-то воркуют вполголоса, как будто меня тут и нет. И тогда я решаю обидеться и не вылезать из-под стола вовсе. Им и вдвоём хорошо, они вообще не собираются меня искать, про меня все забыли... Мне жалко себя до слёз, я их ненавижу, весь мир ненавижу, даже любимую няню-эльфиху Фло ненавижу за компанию! До вечера отсюда не вылезу, а ночью убегу из дома, как мальчик Нильс из той книги, что читала мне на ночь мать. Попрошу добрых услужливых эльфов дать мне еды побольше и убегу...
Я не успеваю додумать эту решительную в своей обидчивости мысль, как вдруг край скатерти резко взмывает вверх, и прямо передо мной появляется строгое лицо отца.
– Ну-ка, ну-ка, где наш противный мальчишка, который даже не встречает папу? – строго говорит он и буквально выдёргивает меня из подстольной мглы, выволакивает на свет, поднимает на руки и прижимает к себе.
Меня охватывает чувство восторга и странной ленивой неги. Отец большой и тёплый, он пахнет летом, ветром, акацией и Поместьем, словно он впитал все те запахи, что витают в воздухе и окружают меня. Отец вообще воплощает собой всё то, что меня окружает, он – не просто часть мира, он – весь мир.
Я утыкаюсь ему носом в шею и жадно втягиваю этот запах. Ещё он пахнет чем-то терпким и горьковатым, может, это лосьон для бритья, может, это его собственный запах. Я вдыхаю его аромат, и мне хочется пропитаться им насквозь, такой родной запах... Я прижимаюсь к отцу, обхватываю его шею своими пухлыми ручонками и целую в бледную щёку.
– Я скучал по тебе, папа, – говорю я дрожащим голосом и делаю над собой усилие, чтобы не расплакаться. Мне уже не хочется убегать из дома, но я ведь принял решение... И мне жалко себя, потому что Малфои всегда держат данное слово, и мне жалко папу, потому что он никогда больше меня не увидит, и даже маму жалко, хотя ей-то что, она же с папой останется...
– Кто обидел моего маленького принца? – хмурится отец, но за его сердитками, как я их называю, прячется улыбка. Она серебристо блестит на дне его серых глаз, скрывается в жестковатых складках у рта, таится в притворно насупленных бровях.
– Ты, – выдаю я. – Ты и мама. Вы не хотели меня искать, – я всё ещё дуюсь для вида, хотя совсем не хочу этого. – Вы... вы меня совсем не любите!
– Да ну? – в наигранном возмущёнии восклицает отец и применяет запрещённый приём, способный развеселить меня, даже если бы я находился на смертном одре. – Тогда я сейчас закину никем не любимого капризного глупого мальчика на солнышко! – он аккуратно отцепляет мои ручонки от своей шеи, озорно смеётся и подкидывает меня под самый потолок, ловко ловит и снова подкидывает.
Я заливисто верещу от восторга на всё Поместье, дрыгая в воздухе руками и ногами, позабыты все обиды и капризы, ведь я летаю! Что может быть лучше?
Мама что-то недовольно выговаривает отцу, мол опасно, стряхнёшь ребёнку мозги, уронишь, убьёшь наследника и всё в том же духе. Женщина – что она вообще понимает в мужских играх? Рада привязать меня к своему подолу. Она и в прятки-то с большой неохотой соглашается играть, не любит подвижные игры и всё норовит усадить меня на перину и обложить подушками. Единственное, что я люблю с ней делать – это читать, почти все эльфы неграмотны, поэтому мать сама читает мне сказки на ночь. Но вся остальная моя активность приходится на долю отца, поэтому его я люблю больше. Намного больше. Он меня понимает. Кто может понять мужчину, как не другой мужчина? А тем более отец.
– Ну, полетали – и хватит, – улыбается отец, собираясь спустить меня на пол.
– Нет, я ещё хочу! – радостно кричу я и хватаю отца за длинные серебристые волосы.
– Ну-ну, сын, так ты мне всю причёску испортишь, – он терпеливо выпутывает одной рукой мои коротенькие толстые пальчики из своей роскошной шевелюры, а другой поддерживая меня под зад. – Лучше беги-ка в конюшню, там для тебя кое-что есть. – Он опускает меня на пол, и я нетерпеливо прыгаю вокруг отца на одной ножке.
– Пони? – не смею поверить я своему счастью. Как давно я хотел пони... Пони есть у Пэнси и у Винсента, а у меня до сих пор нет... Уже целых полгода пони является моей вожделенной мечтой, с самой зимы, но мама всё это время была против, и отец почему-то соглашался с ней.
– Нет, не пони, – смеётся отец, довольный преподнесённым мне сюрпризом. – Маленький пегас. Купил для себя парочку, а заодно и прихватил для тебя их маленького детёныша.
– Пега-а-ас?.. С крыльями? – сначала я растерян, а потом меня охватывает дикая, необузданная, первобытная радость, бурлящая в груди, искрящаяся и переливающаяся через край. Я с разбегу взлетаю на руки к отцу, он умудряется вовремя подхватить меня и обнять, и я начинаю беспорядочно целовать его – в щёки, в глаза, в нос, в губы. Моему восторгу нет предела. – Папа-папа-папочка-я-тебя-так-люблю-что-ты-даже-не-знаешь-как! – выдаю я скороговоркой, ужом верчусь у него на руках, соскальзываю вниз и убегаю в конюшню, распугивая по дороге робких эльфов-уборщиков. Я уже не слышу возмущений матери по поводу «небезопасности полёта на животных, почти неподвластных дрессировке» и вялых оправданий отца, меня ждёт моя крылатая мечта. Побег из дома и ревнивая обида на родителей благополучно забыты...
***
Мне семь.
Сегодня Рождество, и я вскакиваю ни свет, ни заря, чтобы открыть подарки. Подарков много, они лежат под ёлкой в Холле, и я бегом направляюсь туда, даже не переодев пижаму, а просто накинув тёплый стёганый халат. Я по привычке не одеваю тапочки, чтобы позлить мать. Проходя мимо спальни отца (у них с матерью разные комнаты), я думаю, что неплохо было бы поздравить его с Рождеством, и я хочу быть первым, кто сделает это. Я осторожно открываю незапертую дверь и на цыпочках пробираюсь в полутёмную комнату. Так и есть – отец ещё спит. Одеяло сползло, светлые волосы разметались по чёрной шёлковой подушке, будто кто-то пролил на неё молоко. Отец спит неслышно, не храпит, не сопит, его лицо спокойное и какое-то расслабленное, от этого он кажется моложе. Обычно его лицо хмурое и какое-то озабоченное, и только когда он спит он становится собой, таким, каким его знаю я, только я. Я частенько пробираюсь по утрам в его спальню чтобы полюбоваться им и просто побыть рядом. Отец постоянно чем-то занят и редко бывает дома. Когда он возвращается из Министерства, я уже сплю и не успеваю поговорить с ним, поделиться какими-то своими детскими новостями и достижениями, очень важными для меня. Нам с отцом принадлежат лишь немногочисленные утра выходных и праздников, ставшие своеобразным ритуалом.
Я коварно улыбаюсь, сажусь на стул рядом с кроватью, подтягиваю к груди замёрзшие ноги, обнимаю их и пристально смотрю на отца. Я знаю, что он не может спать, когда на него кто-то смотрит, минимум минуты через три он проснётся. И точно. Его веки чуть заметно трепещут, лоб хмурится, и тут отец не глядя делает неожиданный выпад рукой, хватает меня и роняет на постель, хохоча. Он как всегда меня обманул! Его реакция лучше моей, и, конечно же, он знает, что я сижу на стуле, потому что так уж у нас заведено. Я обнимаю отца за шею, вытягиваясь вдоль него поверх одеяла, и шепчу на ухо:
– С Рождеством тебя, папа...
– И тебя с Рождеством, сын, – так же тихо отвечает он. – Уже видел подарки?
– Нет, – говорю я, – одному подарки смотреть неинтересно.
– И для этого ты меня разбудил? Не дал папке выспаться, эгоистичный избалованный поросёнок?
И тут уж я хохочу во всё горло, потому что это тоже часть ритуала. Сейчас противного поросёнка повезут на телеге к мельнице топить... Эта наша старая совместная игра.
Отец ухмыляется и заранее ставит ноги под одеялом скамеечкой, я поднимаюсь и усаживаюсь на его ноги сверху спиной к отцу, собираясь кататься с них как с горки. Шёлковое одеяло скользкое, я в шёлковой пижаме, поэтому у меня здорово получается кататься. Нет, ну, понятно, что это не всамделешняя горка, но восторгов от катания ничуть не меньше. Это я изображаю, как поросёнок убегает по холмам от повара. Пару раз я чуть не вылетаю с кровати, успев зацепиться ногой за спинку в последний момент, и отец, которому за собственными ногами плоховато видно, что именно со мной происходит, смеётся.
– Эй, поросёнок, собираешься уйти от расплаты? Как ни убегай, а поймаю... Ну-ка, ну-ка, садись в телегу... – его голос становится сначала льстивым, а потом наигранно зловещим.
Я поднимаюсь, хихикаю и поворачиваюсь лицом к отцу, сажусь, елозя задом по его коленям, поставленным скамеечкой, и устраиваясь поудобнее на скользком одеяле. Мне не за то держаться, поэтому когда отец начинает шевелить ногами, чуть вскидывая их, я почти падаю, балансируя руками. Отец начинает тихо приговаривать, хлопая в такт руками по одеялу:
– Хотели поросёнка зажарить на праздник,
А поросёнок сбежал.
Решили поросёнка поймать и зарезать,
Но он словно без вести пропал.
Я смеюсь во всё горло, у отца забавное лицо, он так комично изображает злого повара, который хочет во что бы то ни стало поймать бедного поросёнка и зарезать его, что мне трудно сдержаться.
– «Ладно», – кричит злобный повар, –
«Отправим тебя мы на базар.
Выручим целых десять сиклей
За хрюкающий жирный товар».
Я в напряжении, я знаю, что за этим последует. Поросёнок поймёт, что везут его не на рынок, а на мельницу, к речке, начнёт вертеться в телеге, подпрыгивающей на камнях, и выпадет из неё. Главное – не упасть под колесо. А для меня главное – не проморгать самый важный момент.
– Лежит поросёнок в телеге
И слышит такой разговор:
«Повар приказал утопить упрямца в речке –
Таков уж его приговор».
Отец сильнее двигает ногами, чуть разводит в стороны колени, брыкается, имитируя телегу, подпрыгивающую на камнях, а я, затаив дыхание и балансируя, жду развязки.
– И хочется сбежать поросёнку,
Соскочить с телеги на траву,
Но прыжок с повозки на землю –
Это вам не скачки в хлеву.
Решается прыгнуть поросёнок,
Но сильно прогадал наш малец.
Попал под колесо маленький свинёнок,
А тут и нашей сказочке конец!
Так как отец по-разному заканчивает на ходу сочинённую глупенькую сказку в стихах и количество куплетов всегда разное, я как обычно не успеваю угадать, спасётся поросёнок на этот раз или нет и когда именно он в случае невезения попадёт под колесо, расставаясь с глупой поросячьей жизнью. Отец резко раздвигает колени, и я, скользя по чёрному шёлку, с визгом проваливаюсь в образовавшееся междуножье.
Отец смотрит на меня и радостно хохочет, зажимая ногами посередине туловища. Мне не больно, но я всё равно кричу и вырываюсь так, словно это меня собираются утопить в речке у мельницы. Чем больше я вырываюсь, суча ногами и руками, тем сильнее отец сдавливает моё тело коленями. Я знаю, что стоит мне перестать сопротивляться – и отец отпустит меня, но я всё равно пытаюсь выскользнуть, будто какой-то бес противоречия, сидящий во мне, заставляет бороться, хотя я и знаю, что это бесполезно.
Отец смотрит мне в глаза и смеётся. Он будто издевается надо мной, молча подначивает, вынуждает противостоять ему до последнего, и я делаю это, уже молча, упорно, серьёзно. Будто это уже не игра.
Потом ему надоедает удерживать моё извивающееся тело, он устало улыбается, ослабляет хватку, берет меня за руки и подтягивает к себе по скользкому одеялу, поправляет мои растрёпанные волосы, гладит по голове и целует в лоб. Я лежу на отце, обнимая его за шею, я такой маленький и беспомощный по сравнению с ним, как котёнок рядом с тигром. Мне хорошо, спокойно и уютно. Я люблю отца больше всего на свете, мне никто не нужен в целом мире, даже мама... Лишь бы он всегда был со мной. Он сильный и добрый, он весёлый и щедрый, он умный и заботливый, он всегда находит для меня время, с ним не бывает скучно. Мой отец самый лучший на свете.
– Ну-ну, сынок, ты меня сейчас задушишь, ты что? – удивляется он, пытаясь отцепить меня от себя, но я хватаюсь за его шею ещё крепче, так утопающий хватается за соломинку.
– Папа, папа, – доверительно шепчу я ему в ухо, – я тебя больше всех люблю. Больше чем маму, больше, чем Фло, больше, чем моего пегаса Северное сияние... Я даже сладости не так люблю, как тебя, даже снеговые шарики...
– Я тоже тебя люблю, сын, – серьёзно, без улыбки отвечает отец и прижимает меня к себе, а потом хитро ухмыляется, – но вот снеговые шарики, особенно с мёдом и кокосовой глазурью... Кажется, их я всё же люблю больше. Им даже мама не конкурент. Не говоря уже о тебе.
Я понимающе хихикаю и ныряю под одеяло, стараясь согреться, потому что в комнате не так уж жарко. Отец где-то вычитал, что оптимальная температура для сна – сто один градус по шкале Боллониуса*, и поэтому у него в комнате всегда прохладно, ведь он тщательно заботится о своём здоровье.
Постель пахнет отцом, тот же горьковатый терпкий запах, который мне всегда так нравился. Грейпфрут?
– А можно, я буду с тобой спать, а? Хотя бы если мне приснится плохой сон? – несмело спрашиваю я. Я точно знаю, что он не разрешит, потому что я уже не раз об этом спрашивал. Но ведь попытка – не пытка...
– Нельзя, – строго говорит он. – Малфои всегда спят одни. У тебя прекрасная маленькая кроватка и хорошая детская, очень у многих детей этого нет. Надо уметь ценить то, что имеешь. А если тебе приснился плохой сон, надо пять раз подряд глубоко вдохнуть, потом досчитать до ста, а потом снова уснуть, и всё будет хорошо.
Так мы идём разворачивать подарки или нет? А то я смотрю – ты решил тут основательно устроиться... – он откидывает одеяло и пытается выудить меня из шелковистых глубин постели, но я ускользаю, зарываясь в одеяло, ползу по простыням, хватаю подушку и запускаю ею в отца.
Тогда он включается в новую игру и тоже бросает в меня подушкой, а потом умудряется накрыть меня одеялом и так спеленать, что я не могу двигаться. Я лежу словно в тугом плотном коконе, руки и ноги навытяжку как у аврора на параде, наружу выглядывает лишь одна растрёпанная голова. Отец хватает меня на руки и уже собирается выйти из комнаты, как входит мать. У неё недовольное, какое-то кислое выражение лица.
– Что это вы затеяли с утра пораньше? Весь дом разбудили своими криками и визгами. Вы же знаете, что у меня мигрень... И ты опять тапочки не одел, Драко! Простудишься...
– По-моему, ты просто завидуешь, что нам и без тебя весело, вот и ворчишь, да, сын? – отец хитро подмигивает мне, и мы спускаемся в Холл. Отец несёт меня на руках, перекинув через плечо, а я исподтишка показываю матери язык, пока отец не видит.
***
Мне одиннадцать.
Последнее лето детства подходит к концу, через несколько дней мне в школу. Я в нетерпении, адреналин бурлит в крови, я всё время глупо смеюсь, бегаю по Поместью, не знаю, куда себя деть. Полетать на Северном сиянии? Не выйдет, он приболел, что-то с левым крылом. Пойти поиграть? Вот ещё, я уже взрослый для детских игрушек! Надо попросить Фло убрать их на чердак или раздать бедным. Может – почитать учебники? Нет, я не могу усидеть на месте, возбуждённое предвкушение чего-то необыкновенного требует выхода, меня словно подбрасывает вверх огромная пружина...Выход находит отец.
– Сын, а не потренироваться ли нам в применении заклинаний? Да и ты немного встряхнёшься... – отец заглядывает в мою комнату. Он как всегда элегантен и подтянут, словно только что со светского раута, хотя весь день провёл дома.
– О, здорово, сейчас иду! – радуюсь я, что не придётся скучать весь вечер и маяться бездельем. – Только волшебную палочку найду.
– Жду тебя в Дуэльном зале, – улыбается отец и уходит.
Я роюсь в кожаной сумке, уже приготовленной к школе. Новенькая палочка, «тринадцать с половиной дюймов, можжевельник, сердце дракона, гибкая», лежит в специальном бархатном футляре. Я благоговейно достаю её и осторожно полирую куском белоснежной шерстяной ткани, хотя в этом и нет надобности.
Отец начал обучать меня заклинаниям, едва мне исполнилось десять. У него сохранилась его детская палочка, которую он и выдал мне для тренировок, пока у меня не было своей. Чужая палочка, конечно, капризничала, искрила и всячески проявляла своё недовольство другим хозяином, но постепенно мы привыкли друг к другу. За время, оставшееся до школы, я успел хорошо овладеть такими простенькими заклинаниями, как Люмос, Вингардиум Левиоса, Алохомора, Репаро, Петрификус Тоталус и Локомотор, сносно использовал Ступефай, Акцио и даже Экспеллиармус, а такую ерунду, как Таранталлегра и Риктусемпра, я даже заклинаниями не считал. Чтобы порадовать отца, втайне от него я выучил два довольно опасных заклинания – Серпенсортия и Суффокатус. Даже и не знаю, почему я выбрал именно их.
Спускаясь в Дуэльный зал, я повторяю про себя заклинания, движения кисти и взмах палочкой, поднимаю заклинанием большую китайскую вазу эпохи Сэн Джиань**, стоящую в коридоре на столе, притягиваю её, веду за собой по воздуху, словно собачку на поводке, специально роняю, а потом склеиваю осколки и отправляю её обратно на столик, и всё это только с помощью заклинаний. Вуаля, ваза там же, где и была, целёхонькая. Я рад, потому что не допустил ни единой ошибки. Кто ещё может похвастаться таким уровнем владения заклинаний, не пробыв ни единого дня в школе? Я точно знаю, что Винс и Грегори понятия не имеют, с какого конца браться за волшебную палочку, а Милли прочитала из учебников что попроще – «Историю Хогвартса», трижды заснув над ней. Да уж, гордость родителей, будущее волшебного мира... Тьфу. Вот мой отец точно может гордиться мной, как я горжусь им. Я буду лучшим учеником Хогвартса, я точно знаю.
Не успеваю я зайти в Дуэльный зал, как отец без предупреждения поднимает меня в воздух и подвешивает вверх ногами. Я не знаю, возмущаться мне или корить себя. Вообще-то, применять заклинания без предупреждения во время дуэли нечестно, мы же ещё не поприветствовали друг друга, но, в то же время, я точно знаю, что сейчас скажет отец:
– Драко, почему ты так невнимателен? Неужели ты думаешь, что враг обязательно поклонится тебе, даст возможность и время выбрать заклинание, а заодно и поинтересуется, хорошо ли работает твоя волшебная палочка, не повреждена ли она? Зачастую первые секунды решают исход сражения, и если ты вовремя не сориентируешься, ты будешь мёртв, и никто перед тобой не извинится за свою поспешность. Понятно тебе? – сухо спрашивает он, и я оказываюсь на полу.
– Экспеллиармус! – неожиданно кричу я, но отец успевает блокировать моё заклинание с помощью Чар Щита, с ходу применяет довольно мощное Отбрасывающее заклинание, и меня откидывает к противоположной стене. Хоть стены и обиты мягким войлоком, я всё равно больно стукаюсь головой и лежу, закрыв глаза, стараясь сконцентрироваться и прийти в себя. Отец подходит ко мне, чтобы проверить, в порядке ли я, и применить заклинание Энервейт в случае, если я без сознания. Хорошее заклинание, жаль только, что трудное, я никак не могу им овладеть...
– Суффокато! – говорю я с коварной улыбкой, вытягивая вперёд чуть подрагивающую от напряжения руку с палочкой. Что, получил? О да, отец, я действительно твой достойный сын. Ты ведь не ожидал этого, а?
Отец и правда этого не ожидал. Он не успевает сориентироваться, и заклинание неожиданно настигает его, перехватывая дыхание, действуя как удавка. У отца делается удивлённое лицо, он хватается за горло, потому что не может ни вдохнуть, ни выдохнуть. Он пытается применить Фините Инкантатем, чтобы прекратить действие моего заклинания, но не может выговорить ни слова. Тогда отец судорожно старается расстегнуть воротничок, но мешают жёсткие вставки; пальцы сильно дёргают ворот, но все усилия впустую. Отец медленно оседает на пол, его лицо багровое и какое-то опухшее.
Я с трудом соображаю, что я натворил. Да уж, повыпендривался перед отцом, продемонстрировал ему малфоевскую ловкость и умение овладевать опасными заклинаниями... Я раз за разом пытаюсь применить Фините Инкантатем, но я не умею его использовать и, естественно, у меня ничего не выходит, из пляшущей в моих дрожащих пальцах палочки идёт какой-то вонючий фиолетовый дым.
Что же делать? Что делать? Отец не дышит, его лицо из багрового делается синеватым. Мама! Надо срочно позвать маму!.. Ой, её же нет дома... Она навещает каких-то дальних родственников по линии Блэков. Колдомедик! Надо вызвать домашнего колдомедика с помощью каминной связи! Эльфы знают, где он живёт, они всё сделают. Щелчком пальцев я вызываю Добби, вроде, этот лопоухий – самый сообразительный из домовиков. Он, и правда, сразу же понимает, что от него требуется, и исчезает, отправившись к колдомедику. Проходит какая-то минута, но она кажется мне вечностью, и я молюсь про себя Мерлину, чтобы не было слишком поздно. Я падаю перед лежащим отцом на колени, отрывая пуговицы, расстёгиваю жёсткий воротник-стоечку, а затем даже узкий приталенный парчовый сюртук, чтобы ничего не затрудняло дыхание.
У отца всё то же удивлённое выражение лица, его брови так и остались странно приподняты, губы изогнуты в недоверчивой ухмылке, а волосы разметались по полу. И тут я вспоминаю, Мерлин милосердный, я вспоминаю ту самую смешную маггловскую книжку, которую выиграл весной в Лунном парке, или как он там называется.
На своё одиннадцатилетие Пэнси непременно захотела побывать в этом Лунном парке, куда на день рождения ходят все маггловские дети. Её родители скрепя сердце повели нас туда целой компанией, иначе избалованная донельзя Пэнси закатила бы такую истерику, что слышно было бы в самом Хогсмиде, наверное. Я участвовал в одном дурацком конкурсе, всего-то и надо было несколько раз попасть мячом в кольцо, и выиграл маггловскую книжку про первую помощь пострадавшим от ожогов, обморожения и всего такого. Ещё там было про первую помощь утопающим, про искусное дыхание... Может, это поможет?
Я в растерянности, колдомедика всё нет и нет, может, этот недоумок Добби перепутал адрес? И тогда я усилием воли вызываю в памяти соответствующие картинки из книжки, наклоняюсь над отцом, трясущимися руками зажимаю ему нос приоткрываю его рот, набираю полные лёгкие воздуха и...
Мерлин, что я делаю? Это ужасно. Это неправильно. Волшебники так не делают. Это только для тупых магглов, которые не могут помочь человеку с помощью магии. Губы у отца совсем синие, если он сейчас же не начнёт дышать, он умрёт... Я убил собственного отца, что я наделал...
Мысли беспорядочно мечутся в голове словно блохи, я не успеваю додумать ни одну из них, снова набираю полные лёгкие воздуха и наклоняюсь над отцом, аккуратно зажимая ему нос. От напряжения у меня всё плывёт перед глазами, где же этот эльф, дементор его поцелуй, и где колдомедик? Время утекает словно песок сквозь пальцы, каждая секунда на счету. Я пытаюсь проверить, бьётся ли у отца сердце, расстёгиваю сюртук ещё больше и нетерпеливо рву тонкую рубашку, обнажая грудь. У отца кожа не такая светлая, как у меня, но гладкая словно атлас под моими пальцами, живой и тёплый атлас. Я припадаю ухом к его груди, пытаясь расслышать удары сердца. Сердце бьётся неравномерно и глухо, но всё же бьётся. Ещё есть шанс!
И в этот момент из камина выходит колдомедик Бёрнс со своим неизменным потрёпанным чемоданчиком. В детстве я недолюбливал его, потому что именно он лечил меня, когда в пять лет я таки упал со своего пегаса и сломал руку. Пришлось сращивать кости каким-то зельем, а на вкус он был просто ужасный, и из-за него я люто возненавидел этого Бёрнса, мучавшего меня противным снадобьем. Я всегда избегал встреч с колдомедиком, но сейчас я готов расцеловать его.
Заикаясь, я рассказываю, что произошло. Опытный Бёрнс сразу же понимает, в чём дело, нейтрализует действие Суффокатуса, делает отцу укол, шепча что-то про жидкий кислый рот, а потом аккуратно перемещает его на диван заклинанием. Я не понимаю, причём тут какой-то «кислый рот», да ещё жидкий, но это неважно, лишь бы он помог. Уф, теперь отец дышит, но всё ещё без сознания.
– Не плачьте, молодой человек, всё будет в порядке. Вы вовремя сориентировались, появись я на пять минут позже и, возможно, моя помощь уже не понадобилась бы... И не забудьте поблагодарить своего эльфа.
«Не плачьте»? А разве я плачу? Я повожу рукой по щеке и с удивлением замечаю, что моё лицо и правда мокрое от слёз. Я яростно вытираю глупые слёзы рукавом, но они упрямо катятся из глаз. Салазар подери, никто не должен видеть слёз Малфоя, даже какой-то дурацкий колдомедик Бёрнс, пусть даже он когда-то и помог мне появиться на свет!
– Ну-ну, вы просто перенервничали, – Бёрнс умный малый, он правильно истолковывает причину моей злости. – Скажите, а вы что-то сами пытались сделать?
– Я... Э-э-э... ну, искусное дыхание... – лепечу я. Мне стыдно признаваться в том, что я воспользовался маггловским методом. Да ещё таким... странным.
– Ах, искусственное дыхание... – старый колдомедик улыбается, вокруг глаз собираются добрые морщинки, хотя я ожидал, что он поднимет меня на смех. – А вы сообразительный молодой человек, как я посмотрю, возможно, именно вы спасли отцу жизнь.
Повисает неловкое молчание. Я не ожидал такого комплимента, я ведь не сделал ничего особенного. К тому же, если бы не мой необдуманный поступок, ничего этого вообще не случилось бы.
– Ну, что ж, мне пора, ваш настырный эльф уволок меня прямо от кровати тяжелобольного. Осложнений быть не должно, но если что-то будет не так, то снова пошлёте за мной эльфа.
Бёрнс приводит отца в себя с помощью заклинания Энервейт, спрашивает его, сколько тот видит пальцев, показывая два, улыбается правильному ответу и поспешно раскланивается, отступая к камину.
– Что произошло? – хрипло спрашивает отец и хмурится. Голос у него какой-то чужой, сиплый, будто крупный песок скрипит по стеклу, взгляд немножко расфокусированный, глаза налиты кровью, а губы всё ещё синюшные. Он чуть приподнимается, с удивлением рассматривая лохмотья рубашки у себя на груди и пытаясь припомнить, как оказался на диване в Дуэльном зале.
– Папа, папочка, – шепчу я, бухаюсь на колени у дивана и обнимаю отца за шею. – Это я виноват, я... Я не должен был применять то заклинание, да ещё исподтишка, я думал... Я не подумал. Ты меня накажешь, ладно? – Я снова плачу, слёзы капают отцу на голую грудь, он хмурится, пытаясь разобрать мой невнятный лепет, а потом в его глазах отражается понимание.
– Ах, да, – медленно говорит он, – я думал, что ты потерял сознание, а ты меня обманул и использовал Суффокато, которое я не успел отразить...
– Прости меня, прости, пожалуйста, – я отчего-то начинаю рыдать, наверное, от облегчения, что всё позади, что отец жив, что всё обошлось. Я реву в голос, вытирая слёзы и сопли рукавом рубашки, а потом прижимаюсь к отцу, обхватываю его руками поперёк груди, крепко прижимаюсь к ней щекой. Я хочу присосаться к отцу пиявкой, приклеится к нему, врасти в него сиамским близнецом, никогда не отпускать. До меня только сейчас по-настоящему доходит, что я чуть было не убил собственного отца... Что бы я стал без него делать? Как жил бы без него?
Под моим ухом глухо, но уже равномерно, стучит его сердце.
– Не плачь, Драко, не надо, – всё так же хрипло говорит отец. – Я даже не стану тебя наказывать за то, что ты сделал. Ты вырос мне достойным сыном, раз умудрился обмануть собственного отца. – Он обнимает меня одной рукой за содрогающиеся плечи, и меня накрывает такая всепоглощающая волна любви к отцу, что я боюсь захлебнуться и утонуть в ней. Я давлюсь слезами и кашляю, но так и не отстраняюсь.
– Я так люблю тебя, папа, – шепчу я. Кажется, отец не слышит, но это неважно, ведь он и так всё знает.
Ночью я долго не могу уснуть, ворочаюсь с боку на бок, в голове теснятся странные мысли. Мне кажется, что в воздухе витает тот самый родной, горьковатый запах отца. Он остался на моих руках, на моих щеках, на моих волосах... А на моих губах остался горьковатый привкус.
***
Мне пятнадцать.
Я приезжаю домой на Рожество. Если бы только знать, что это последнее наше совместное с отцом Рождество, я бы ни на шаг не отошёл от него, прилепился бы к нему, будто под заклинанием Вечной Липкости, пристал бы репейником, стал бы его тенью. Отец весь в делах, что-то не ладится с очередным хитроумным планом Тёмного Лорда, и отец весь на нервах. Я успеваю провести с ним едва ли один день. С утра в Сочельник мы всей семьёй по традиции навещаем Паркинсонов, что вы, что вы, Пэнси, вроде как, моя невеста. Хотя это ещё официально и не обсуждалось, но мне якобы нужно непременно повидаться с ней, как будто бы я по ней смертельно скучаю. Глаза бы мои на неё не глядели...
Днём мы с отцом летаем на застоявшихся в стойле пегасах, чтобы дать им размяться и расправить крылья. Мы возвращаемся с поля, защищённого специальными магглоотталкивающими чарами, и я думаю, что мой Северное сияние стал уже совсем взрослым, надо бы найти ему достойную красавицу-подружку...
– Сын, ты стал уже совсем взрослым, надо бы найти тебе достойную красавицу-подружку, – словно бы прочитав мои мысли, но истолковав их в другом ключе, говорит вдруг отец и хитро подмигивает. Я теряюсь.
– Э-э-э... подружку? Но... Пэнси...
– Пэнси, возможно, станет твоей невестой. Я же говорю о подружке, о девушке, которая призвана скрашивать досуг Малфоя, – исподлобья смотрит на меня отец как на глупого ребёнка, ни в какую не понимающего, о чём вообще идёт речь. – Или ты уже кого-то завёл в школе?
– Ну... э-э-э... вообще-то нет... – мычу я. Я не знаю, как объяснить, что... Я не успеваю додумать мысль, когда отец прерывает мои робкие попытки объясниться.
– Ты собираешься становиться мужчиной или нет? Тебе пятнадцать. Малфои всегда становились мужчинами в пятнадцать, это нормальный возраст, вполне подходящий. Ты собираешься до старости сливать в душе?
Я мучительно краснею. Отчего-то мне неприятно, что отец заговаривает об этом, словно он застал меня на месте преступления, словно своими глазами увидел, что именно я делаю в душе. Словно услышал, чьё имя слетает у меня с губ...
Я фыркаю и отворачиваюсь, всем своим видом изображая обиду и оскорблённую добродетель, вернее – опытность, если уж на то пошло. Отец тихонечко смеётся, а потом неожиданно толкает меня в сугроб и сыплет мне снег за шиворот и на голову. Воздушные хлопья залепляют глаза, и я практически не сопротивляюсь, не видя отца, а потом резко вскакиваю, изловчившись, и тоже пихаю отца в сугроб. Мы хохочем, я умудряюсь оседлать его и с триумфальным видом потрясаю руками в победном жесте. Но торжество моё длится недолго, отец ловко выворачивается из-под меня, вскакивает и снова макает головой в рассыпчатый снег. Мне смешно и совсем не холодно. Я радуюсь, что при всём том обилии проблем, что свалились на отца, он находит в себе силы посмеяться и подурачиться. Я с теплотой думаю о том, что таким отца знаю только я, добрым, весёлым, жизнерадостным. Для всех остальных он подлый и расчётливый, он преступник, чья вина пока не доказана, он слуга Тёмного Лорда, и самое место ему в Азкабане. Нет, я не расстроен тем фактом, что люди не знают моего отца настоящим. Я, наверное, даже рад, что таким его знаю лишь я. Он такой только для меня. Он мой.
– Эй, что с тобой? – спрашивает отец, и я понимаю, что молча лежу в сугробе, уставившись на него. – Пойдём, – говорит он и протягивает мне руку. Я встаю, с трудом подавляя желание резко дёрнуть отца за руку и опять уронить в снег, отряхиваюсь, и мы идём в дом. Уже темнеет.
Мать встречает нас в Холле.
– Что это на вас нашло? – недовольно поджимает она губы, глядя, сколько снега мы натащили.
– Да вот, решили подурачиться, – улыбается отец, словно и не обращая внимания на её кислый вид.
Я молчу, хотя мне жутко хочется показать ей язык, как в детстве.
– Пусть её ворчит, она просто завидует, – привычно подмигивает мне отец, мы заговорщически улыбаемся друг другу и поднимаемся каждый в свою комнату, чтобы принять душ и переодеться к обеду.
Горячие капли барабанят по коже, я делаю воду попрохладнее и ловлю капли ртом. Дурацкая привычка, мало ли, что за зараза может быть в воде, но мне нравится это занятие. Впрочем, это не единственное занятие, которое нравится мне в душе. Я привычно опускаю правую руку вниз, закрываю глаза и старательно вызываю те немногочисленные распутные образы, что возбуждают меня.
Первый образ – Пэнси в одном кружевном нижнем белье, старательно вытанцовывающая на столе в гостиной Слизерина. Кстати, у неё вполне профессионально получается.
...Этой осенью Пэнси сильно нализалась на вечеринке в честь первого школьного дня и полезла на стол исполнять стриптиз. Я был среди тех, кто подначивал и подзуживал её, а когда дошло до дела, я вспомнил, что мне, скорее всего, на ней жениться, и негоже всем этим остолопам, вроде Крэбба и Гойла, любоваться на голую невесту самого Малфоя. Мне стоило многих усилий стащить её со стола и отправить отсыпаться, потому что до самой спальни я её доволочь не мог из-за волшебной лестницы. Пэнси настаивала на том, чтобы познакомиться со мной поближе в моей спальне, раз уж нам всё равно жениться, но пьяная девушка, от которой ощутимо разило огневиски, вызвала у меня отвращение.
Образ Пэнси быстро исчезает, он неинтересный и нужен лишь для затравки.
Второй образ мне больше нравится, и я сразу же испытываю знакомую тяжесть в паху.
...Я случайно увидел голую Сьюзен Боунс в ванной для старост. В одежде она всегда казалась мне толстой и какой-то неповоротливой, как утка, но тело у неё оказалось что надо. Эта дурёха забыла запереть за собой дверь, понадеявшись, что больше никому не придёт в голову зайти, но в этот день я тоже решил понежиться в шикарном бассейне, который только великан может назвать ванной. Когда я вошёл, совершенно голая Сьюзен расчёсывала свои длинные золотистые волосы, сидя на скамейке. Я так обалдел от этого роскошного вида, что несколько секунд просто стоял, глупо открыв рот и пялясь на Боунс во все глаза. Она точно так же во все глаза пялилась на меня, а потом взвизгнула и шлёпнулась в воду, благо скамейка стояла прямо на краю бассейна. Я выскочил из ванной для старост словно ошпаренный, кажется, я даже не извинился, перед глазами ещё долго стояли роскошные груди Сьюзен, и приходилось часто моргать. С тех пор всякий раз, когда эта дурочка меня видела, она призывно краснела и начинала странно хихикать и хлопать ресницами, но я решил её упорно игнорировать. У неё, конечно, двоюродная бабушка в Министерстве, или кто она ей там, но это вовсе не повод, чтобы встречаться с ученицей из Хаффлпаффа... Ещё чего.
Второй образ в этот раз как-то плоховато срабатывает, и я вызываю третий, свой любимый и практически безотказный. Не знаю, почему он произвёл на меня такое сильное впечатление, он, вроде как, самый невинный.
...Я занимался в библиотеке, погрузившись в толстенный пыльный фолиант по боевой магии. Удивительно, что эта книга оказалась не в Запретной секции, а в общем доступе, в ней встречались довольно опасные заклинания. В конце концов я почувствовал, что у меня уже глаза косят, и поднял голову. Мой взгляд упёрся в младшую Уизли, которая пыталась достать учебник с одной из верхних полок стеллажа прямо напротив меня. Она поднялась на цыпочки и потянулась за книгой, при этом дурацкая юбчонка, из которой девочка явно выросла, приподнялась, а светлая кофточка задралась на талии, обнажая полоску чуть загорелой кожи. Меня загипнотизировало это зрелище. Не знаю, почему, но оно вставило меня сильнее, чем Пэнси в изысканных французских кружевах и абсолютно голая Боунс. Уизли всё тянулась и даже подпрыгивала, у неё всё никак не получалось достать книгу, а я всё любовался ей, опасаясь за целостность ширинки. А потом подошёл этот высоченный олух Рон Уизли и подал сестре нужный учебник, как всегда всё испортив. Ненавижу.
К сожалению, эти безотказные образы на меня сегодня почему-то не действуют, они как будто не настолько сильные, чтобы помочь разрядиться. Я комбинирую в уме Пэнси и Джинни, Джинни и Сьюзен, Сьюзен и Пэнси, их фигуры словно наплывают одна на одну, просвечивая, проступая друг через друга, но нет, всё впустую. У меня уже устала рука. Я закусываю губу, обречённо прислоняюсь лбом к холодному кафелю стены... и тут сквозь знакомые женские образы вырисовывается ещё один. Мужской. Моего отца.
...Это было прошлым летом. Мы с отцом ездили на товарищеский матч по воздушному поло на пегасах; собрались все сливки общества, даже те, кто отродясь на пегасах не летал. Естественно, мы с отцом оба участвовали, и, естественно, наша команда выиграла, иначе и быть не могло. Настроение было отличное, нас с отцом премировали бутылкой дорогущего шампанского как лучших игроков команды, но радость слегка омрачалась тем, что душевые для участников матча были общие, как в школе для игроков в квиддич. Отец сразу же встал в позу, мол, что это ещё такое, Малфои при всех не моются, ну, он ведь умеет набивать себе цену, чтобы шестёрки не расслаблялись. Максимум, чего он добился, так это чтобы его запустили первым, да и то вдвоём со мной, раз уж мы родственники.
Не помню, как я разделся, не помню, как включил воду и встал под душ. Кажется, я делал всё это не просто на автомате, а вообще с закрытыми глазами, чтобы... Чтобы не видеть его.
– Драко, Дра-а-ако-о-о, – донёсся до меня недовольный голос отца словно сквозь туман. В душевой висел такой плотный пар, что я не видел дальней стены. – Сын, ты в спячку впал, как буремар по осени? Я уже пять минут прошу передать мне гель для душа...
– А, да, извини, – поспешно сказал я, соображая, куда я дел гель. Схватив мокрый флакон, я осторожно поскользил по полу, боясь упасть на мокром кафеле. Отец вдруг выступил из пара как арктический айсберг из тумана, мокрые посеревшие волосы прилипли к широким плечам, по коже скатывались струйки воды. Я охнул и от неожиданности уронил на пол гель. Шум льющейся воды гулко отдавался в ушах, и я почувствовал, что меня будто несёт куда-то некий поток, словно бы я был там, и в то же время меня там не было... Я поднял глаза на отца и молча пялился на него.
– Какой-то ты сегодня неуклюжий и рассеянный, сын, – немного раздражённо сказал отец и сам поднял флакон, на секунду нырнув в сырое марево пара. – Устал? – заботливо спросил он, шутливо дёрнул меня за нос согнутыми крючком пальцами, потом развернул меня за плечи и легонько толкнул в спину. – Иди, домывайся быстрее, иначе нас больше ни на один матч не пригласят, – засмеялся он. – На нас там, наверное, остальные уже ни один десяток заклятий наложили...
Уж на меня-то точно наложили, решил я, еле двигая ватными ногами. В одном я даже уверен. Это такое специальное заклятье, созданное лично для меня. Заклятье Люциатус.
– Люциатус... – произношу я вслух и кончаю, привалившись спиной к мокрой стене. Отчего-то щиплет в носу и хочется плакать.
***
Я всю ночь вожусь в постели как навозный жук. То мне холодно, то жарко, то подушки кажутся недостаточно хорошо взбитыми, то одеяло – слишком тяжёлым. В конце концов мне становится душно, я встаю и открываю окно, вдыхая лёгкий рождественский морозец. Уставившись в бесконечное холодное небо, я думаю о северном сиянии, которого, к сожалению, не бывает в наших широтах...
Часов в шесть утра я поднимаюсь, понимая, что пытаться заснуть дальше бесполезно, проклинаю свои синяки под глазами, о которых любезно сообщает мне противное волшебное зеркало, и иду вниз смотреть подарки, шлёпая привычно босыми ногами по полу. Проходя мимо комнаты отца, я вдруг вспоминаю нашу старую, с годами забывшуюся традицию, и осторожно просачиваюсь в спальню. Надо же, а тот самый стул до сих пор стоит у кровати! Я сажусь на него и пристально смотрю в лицо отцу. Наверное, он постарел за прошедшие годы, но я не замечаю изменений, словно сквозь лицо в морщинках проглядывает лицо молодого человека. Для меня отец совсем не изменился. Хорошо, что в светлых волосах седина незаметна, думаю, отец страдал бы из-за того, что стареет.
Я смотрю и смотрю на отца, проходит пять минут, десять, пятнадцать, а он всё не просыпается... Странно. Я довольно сильно замерзаю, ведь в комнате по-прежнему всего сто один градус по Боллониусу, но почему-то я не ухожу. Всё сижу и смотрю, подтянув босые ноги к груди и обняв их. Проходит с полчаса, наверное, и я спускаю ноги на пол, чтобы уйти. Отец не проснётся. С годами он просто привык спать, когда на него кто-то смотрит.
– Не уходи, – говорит вдруг отец, открывая глаза. Я не успеваю удивиться. Он что – не спал, значит? Ждал, когда я соберусь уйти? – Замёрз? – и, не дожидаясь ответа, откидывает край одеяла и отодвигается, освобождая мне место. Я молча ныряю в нагретую отцовским теплом шёлковую пещеру и прижимаюсь к отцу, обнимая его за шею. Сон практически сразу же наваливается на меня, веки становятся свинцовыми, и сквозь сон я шепчу:
– Я люблю тебя, папа.
Я уже не слышу, как он шепчет:
– Я тоже люблю тебя, сын.
________________________________
* приблизительно 16 градусов по Цельсию ))).
** VI-XVI вв.
