Притча о двух волках
Тюремщик же, видя покорность, размягчается, немножко сдает – и начинается чудовищный союз…
(М.Цветаева)
Я собираю себя по обломкам, но они вновь и вновь выскальзывают из моих неожиданно неловких пальцев. Я пытаюсь вспомнить, кто я, но память милостиво покидает меня.
Я, Люциус Малфой, урожденный маг…
Пустые слова. Пустые, глупые, никчемные слова для того, кто заглянул в бездну. Бездну, внутри себя. И пусть мне дали несколько лет – это ничего не решит.
Все там будем.
Узкая винтовая лестница, невысокие ступени неправильной формы. Я даже не пытаюсь считать их – не вижу смысла….
Я вышел в штормящее море на утлой посудине.
Ступени кончились, мы на вершине башни. Небольшая, совсем маленькая комната, стол, заваленный бумагами, и пара колченогих стульев. Я стою и молча смотрю на все это великолепие. Вот уж не думал, что мне удаться увидеть в жизни нечто подобное. Артур проходит мимо меня, копается в бумагах, и нервно теребит остатки рыжих волос.
- Садитесь, - предельно вежливый и настороженный голос.
Я хочу сделать это элегантно, но замерзшие и уставшие ноги внезапно подводят меня, и я плюхаюсь на стул, как мешок с картошкой. Медленно откидываюсь на спинку…
- Итак, мистер Малфой, я надеюсь…
Его голос, выражающий неведомые мне надежды, плывет куда-то далеко, скрывается, словно в тумане. Я смотрю на него примерно одно мгновение, отвожу взгляд и исчезаю в пелене моих мыслей.
Вы никогда не обращали внимание на то, какие у нас, людей, удивительные пальцы? Они так чувствительны, что диву даешься… стоит провести по ладони, почти не касаясь ее, как она инстинктивно сжимается в кулак. Или нет – все зависит от того, насколько чувствительна ваша кожа.
- Мистер Малфой? Вы меня…
Глупо, глупо, нелепо. В сущности, он такой же жалкий человек, как и я. Единственную ценную монету он разменял на кнаты, выскользнувшие из пальцев, точно песок. А кнатов остается все меньше, меньше, меньше, пока в один прекрасный день не придется заглянуть в бездну…
Внезапная боль в области правой щеки отрывает меня от раздумий. Оказывается, он посмел дать мне пощечину, причем не вставая с места – самые простенькие чары удара. Я, стиснув в кулак остатки фамильной гордости, смотрю на него. Но почему-то не в глаза, а на его руки – в отличие от моих, у него крупные, сильные пальцы, широкие кисти… Он нетерпеливо барабанит пальцами по столу, и мне становится заметна трогательная полоска рукава домашнего свитера под черной манжетой верхней одежды.
Ну да, заботливая женушка… меня внезапно захлестывает темная ярость, но я стараюсь ничем этого не выдать.
- Я подумал, что ты свихнулся, Малфой. – Он говорит сердито, но не сухим официозным тоном. И еще он действительно испугался, что я свихнулся. Интересно…
- С чего бы вдруг? – говорю я, приподнимая брови в ожидании ответа. На сарказм меня сейчас вряд ли хватит.
- Ты явно поплыл в страну фантазий, - усмехается он, - а мне этого не надо. Итак, скажи четко и по существу – ты согласен сотрудничать с министерством, или…
- Или вы оттяпаете мне голову? А разница… - почему-то начинаю философствовать я, - или вы меня шлепнете, или свои помогут. Можете считать, мистер Уизли, - подчеркнуто официально, на что мне требуется немало сил, - мое согласие у вас в кармане.
Довольный моей неожиданной – неожиданной ли? – покорностью, он улыбается – такие, как он, не умеют лицемерно лыбиться. Или ехидно ухмыляться. Странно, я даже не знал, что такое возможно…
- Подпиши здесь, - он подталкивает ко мне пергамент, но перо дрожит и норовит выпасть у меня из рук. Я с удивлением смотрю на них – неужели они способны на такое предательство?
- На, глотни, - он протягивает мне фляжку, но и чертова крышечка не поддается моим отчего-то неловким пальцам.
Артур кажется немного раздраженным, и это доставляет мне удовольствие. О да, он наверняка всю жизнь мечтал возиться с контуженными Малфоями. С чем я его поздравляю, вслух. Он опять улыбается, потом убирает пергамент.
- В другой раз подпишешь, а то будет подпись корявой. Я тебя знаю – чуть что, я не я, и подпись не моя, подделали, да притом неумело…
Я улыбаюсь в ответ, а он встает из-за стола, подходит ко мне и протягивает открытую фляжку. Я делаю глоток – напиток обжигает мне горло, словно чистый спирт, и я едва не выплевываю жидкость. Но все-таки сглатываю. Единственный печатный эпиграф этого пойла слишком слаб, а ругаться мне не хочется.
- Да, чистейший, - Артур кивает в ответ. Его рука лежит на спинке моего стула, и он осторожно дотрагивается до моих волос. Я делаю вид, что ничего не замечаю.
- Горло сожжешь, каждый день пить, - отвечаю я.
- Так может, я специально для тебя припас?
Но я вижу, что не специально. И у победителей не все так гладко. Это меня несказанно радует.
Мы с ним похожи, чертовски похожи. Артур прикладывается к фляжке, а я украдкой разглядываю его и мысленно сравниваю с собой. Оба чистокровные, оба из небедных семей, оба хорошие, не но великолепные маги… В свое время жизнь открыла перед нами разные пути. Мне на ум приходит старая притча, притча о двух волках.
Артур чувствует мой взгляд, смотрит на меня, а я смотрю на него, склонив голову набок, и будто физически чувствую, как между нами протягивается нить. Тонкая, но прочная нить, которую уже не порвешь – только изранишь руки в кровь.
Он делает вид, что не замечает ее. Матерый волк. Такой же, как я, только на другой стороне. Внезапно мне хочется расхохотаться от этой мысли, но я сдерживаюсь их последних сил.
- Малфой, с тобой точно все в порядке?
- А что? – мнимо удивляюсь я.
- Эх, у тебя и морда сейчас была, ты бы видел… - насмешливо произносит он, - Ладно, ближе к делу. Ты все нам расскажешь?
- Угу, - киваю я. Мне уже все равно, на каких мы сторонах. У меня есть только одна сторона в жизни – сторона Люциуса Малфоя.
- Малфой, мне кажется, или ты действительно плывешь без рули и ветрил? – спрашивает он, глядя на меня внезапно посерьезневшими голубыми глазами. Я молча киваю.
- И почему, почему ты такой ублюдок? – горько произносит Артур, а потом резким движением кладет руку мне на затылок, наклоняется ко мне, и я понимаю, что целуюсь с Артуром Уизли, и его дыхание отдает спиртом, не перегаром, а именно спиртом. Его губы мягкие и теплые, и мои мозги грозятся окончательно съехать с квартиры.
- Какого… - пытаюсь спросить я, но его рука давит мне на затылок, и он притягивает меня к себе. И я понимаю, что у него тоже никого, у него в жизни тоже одна сторона…
И я пускаю его на свою. У меня едва ли слезы не текут из глаз от пронзительности, надрывности этих поцелуев, внутри все дрожит и вибрирует, точно струна… Как будто я так долго ждал этого, и теперь не могу поверить в происходящее. Он обнимает меня так крепко, что мое сознание навсегда останется при мне – он возвращает мне его. Из болота нельзя выбраться в одиночку. Но вдвоем это вполне возможно – немножко я, немножко он.
И снова я прижимаюсь щекой к столешнице, но на этот раз мне нет никакого дела – мне хорошо, мне так хорошо, как давно не было. Он уверенно ведет дырявый корабль моих мозгов к твердым берегам разума.
И когда от его рук, от его губ в моей голове начинает плескаться чистый, беспримесный, гольный спирт, я понимаю, что смогу забыть эту бездну, и это проклятое ожидание, и этот холодный пол там внизу. И, кажется, я кричу – и я не могу не кричать, потому что чувства, чистые, словно спирт, захлестывают меня, обжигают горло и блаженным теплом растекаются по венам.
Единственное, что хорошо в его крохотном кабинетике – большущее окно, с видом на море. И это настоящее окно, не какая-нибудь жалкая имитация, а самое настоящее окно. В которое можно вылететь. Но только вдвоем, потому что на одном крыле далеко не улетишь.
- Мы едва успели, - негромко говорит он, рассеянно перебирая мои волосы, - я не простил бы себе…
- Тшшш, - произношу я, не в силах это слушать, - Молчи.
И он молчит, а потом опять начинает говорить, что-то рассказывать – похоже, он оправдывается передо мной! Но я не вслушиваюсь. Невидимая нить между нами вновь начинает резонировать, протяжно отдаваясь во всем моем теле, и я закусываю губы. Я снова молчу, но не потому что не хочу отвечать – я не могу. Мое горло словно выжжено дотла, и мне приходится отвернуться, чтобы он не заметил.
Но он замечает. И знает, что я это знаю.
- Уизли, - сухо, даже жестко говорю я, - Ты когда-нибудь слышал притчу о двух волках?
Он морщит лоб, будто вспоминает, но потом отрицательно качает головой.
- Ну так слушай, - произношу я, устраиваясь поудобнее на кровати.
Кровать, по правде говоря, он трансфигурировал из стола довольно неважно, но стоит и ладно. Кандалы с меня он тоже снял, что с его стороны непозволительно глупо. Но он не боится меня. Приятно. Артур закидывает руку мне на плечо, и я продолжаю, уставившись в окно:
- Жил-был мальчик, - я искоса слежу за его реакцией, но он не смеется, - жил-да-был, значит, маленький мальчик. Ну, обычный такой мальчик, который не знал, что в жизни хорошо, а что такое плохо. Этот мальчик не знал, за что его могут погладить по головке, а за что – нет, за что его накажут и, например, назовут ублюдком и надают пощечин, - Артур молча и с интересом смотрит на меня, скользя пальцами по моим волосам, - И вот этот мальчик, значит, пошел к своему деду, мудрому старому волшебнику. И спросил его, как же надо поступать в жизни, чтоб по голове-то не били. А дед ему и говорит, мол, в каждом человеке идет борьба, вроде как два волка грызутся. И один из этих волков представляет собой зло, ревность, эгоизм, ложь… А другой – любовь, мир, истину, надежду, доброту, верность… Мальчик, которого эта идея сильно вдохновила, задумался, и спросил, а какой из этих волков в конце побеждает? А дед тихо так в бороду улыбнулся и сказал, что всегда побеждает тот волк, которого ты кормишь.
Я замолчал, следя за его реакцией. Артур задумался, и я молча разглядываю его. У него приятные черты лица, мягкие, и вместе с тем уверенные. Он сильный духом человек, свято уверенный в своей правоте.
- Зачем? – спрашивает он вдруг.
- Зачем что? – отвечаю я вопросом на вопрос. – Зачем я рассказал…
- Нет, зачем ты кормил первого волка?
Потому что не мог иначе.
Но вслух я ничего не произношу. Пусть сам догадается. И пусть сам дойдет до того, что какого бы волка ты не кормил, результат, по сути, один и тот же. Но он этого не знает. Правда у каждого своя.
- Твой волк должен быть похож на тебя, - вдруг говорит он.
А меня от всей этой пронзительной правоты внезапно опять словно уносит в открытое море. И я не выдерживаю. Я размыкаю круг наших объятий, я исчезаю под своей аристократической утонченной бесстрастностью.
Возможно, это признак слабости.
Возможно, боязнь обнаружить свои слабые места – тоже слабость.
Я не знаю.
Я быстро натягиваю брюки, накидываю длинную тюремную робу, я прячусь. И я протягиваю ему руки, чтобы он смог вновь надеть на них оковы. Он не подает виду, но я чувствую, чувствую его обиду. Что все слишком быстро.
А я считаю, что так и должно быть. Я никогда не скрывал, что иметь дело со мной – все равно, что коснуться льда обнаженной рукой. Да только кто же станет долго держать кусок обжигающе холодного льда в руках?
Мы спускаемся в казематы, я спокойно иду впереди, он следует за мной. Таков порядок. Но он тоже спокоен. Ему нравится то, что я не пытаюсь вырваться. Убежать. Не пытаюсь завладеть его волшебной палочкой, оглушить его и оказаться на свободе.
Потому что там меня ждут, вернее, поджидают.
А еще я понял, что мне чертовски нравится жизнь, какой бы она не была.
И потом, что мне эта клетка? Если человек свободен внутренне, он свободен. Я спросил Артура, не боится ли он, что я улечу, возьму и улечу? А он ответил, что ему все равно, лишь бы я вернулся за ним. Потому что он тоже в клетке, только с другой стороны.
До моего второго надземного уровня осталось совсем немного, и Артур не выдерживает, обнимает меня, как в последний раз. Я молча принимаю его ласки – в конце концов, хоть у одного из нас должна быть трезвая ясная голова. А я боюсь, боюсь, что он коснется этой странной струны внутри, которая будет долго резонировать в моем сердце.
Моя камера – мне так редко приходится смотреть на нее снаружи. Уже не чаял сюда вернуться. Надо же. Артур скучно нудит что-то о дальнейших допросах, я поддакиваю, не вслушиваюсь. Я хороший, я улыбаюсь, я сотрудничаю с Министерством. Потому что мне все равно с кем сотрудничать. Мне надоело быть волком-одиночкой. Тем более что это неправда – волки никогда не охотятся в одиночку.
Металлический лязг позади. Дверь закрыта.
Я подхожу к окошку, и снова, по старой привычке, обхватываю пальцами холодные железные прутья, так знакомо шершавые на ощупь. Наверное, я уже не смогу от этого отвыкнуть, и эта привычка будет преследовать меня всю оставшуюся жизнь.
Я сильный. Я выживу. Смерть – это то, что бывает с другими.
Лишь бы нашлись силы изменить то, что я не могу стерпеть.
Лишь бы нашлась воля стерпеть то, что я не могу изменить.
И разум – чтобы понять, откуда берутся силы и воля.
